— О, какое удобное ложе для содомии! — повернулась
я к Сбригани. — Знаешь, друг мой, не пройдет и месяца, как задняя пещерка
Жюльетты станет, вот на этом самом алтаре, вместилищем для скромного, как я
думаю, фаллоса наместника Христова.
Погодите, нетерпеливые слушатели, погодите немного, и
последующие события покажут вам, что предсказание мое полностью сбылось.
Собираясь в Рим, я намеревалась выставить себя совсем в
другом свете, нежели это было во Флоренции. Запасшись несколькими
рекомендательными письмами, которые получила от великого герцога и в которых,
по моей просьбе, он представил меня графиней, и имея все основания для этого
титула, я сняла дом, разом снявший все сомнения в законности моих претензий.
Первой моей заботой было выгодно вложить свои капиталы. Грандиозное воровство,
совершенное в убежище Минского, второе, которое имело место в Прато,
полмиллиона франков, которых не суждено было увидеть младшей дочери синьоры
Донис, наша флорентийская добыча, прибавленная к тому, что я скопила в
продолжение путешествия по северной Италии, составили капитал, приносивший мне
восемьсот тысяч ливров годовой прибыли — вполне достаточно, как вы понимаете,
для того, чтобы позволить себе особняк, соперничавший с жилищем самых знатных и
богатых князей в этой стране. Элиза и Раймонда сделались моими камеристками, а
Сбригани посчитал, что лучше послужит мне, если перестанет быть моим супругом,
а будет играть роль моего галантного кавалера.
Я разъезжала в поистине королевской карете. Среди
рекомендаций у меня было письмо к его светлости, кардиналу де Бернису, нашему
посланнику при дворе его святейшества, и он принял меня со всей изысканностью,
какую только можно было ожидать от верного помощника Петрарки.
Следующий визит я нанесла во дворец прекрасной княгини
Боргезе, очень развратной женщины, которая будет играть заметную роль в моих
дальнейших приключениях.
Два дня спустя я предстала перед кардиналом Альбани, тем
самым, что считался отъявленнейшим развратником в Священной Конгрегации. В тот
же день он призвал своего личного художника и повелел нарисовать с меня портрет
в обнаженном виде для своей галереи.
Следующей была герцогиня Грийо, очаровательная дама,
которая, как это ни странно, совершенно не возбуждала своего до крайности
мрачного и замкнутого супруга и которая влюбилась в меня с первого взгляда. На
этом мои представления закончились, и вот в кругу этих свободомыслящих людей я
вновь пережила все волнующие подвиги своей юности, — да, милые мои, да,
моей юности, и я могу употребить это слово, ибо в ту пору мне шел двадцать
пятый год. Однако мне грех было жаловаться на Природу — она не нанесла ущерба
ни моему лицу, ни моему телу, напротив, она придала им тот роскошный налет
зрелости и утонченности, какого обыкновенно недостает юным девушкам, и я могу
сказать без ложной скромности, что до тех пор меня считали очаровательной, а теперь
я стала исключительной красавицей. Тело мое не утратило гибкости, а груди —
свежие, округлые, твердые — держались гордо и вызывающе. Мои ягодицы — я бы
назвала их величественными и в то же время восхитительными — не носили никаких
следов грубого и даже жестокого обращения, которому я их то и дело подвергала,
отверстие между ними было довольно широким, но отличалось приятным
розовато-коричневым оттенком, полным отсутствием растительности, как у ребенка,
и неизменно притягивало к себе трепетные языки; вагина также ничуть не утратила
привлекательности, хотя стала много просторнее, но при помощи всевозможных
ухищрений и мазей, а больше — благодаря искусству, я могла заставить ее
воспламеняться восторгом девственной куночки. Что же касается до моего темперамента,
с годами он приобрел силу и уверенность, сделался устрашающим и постоянно
находился под контролем разума и, получив соответствующий толчок, становился
поистине неутомимым. Но чтобы привести его в движение, мне приходилось
прибегать к вину и другим возбуждающим напиткам, и когда вскипал мой мозг, я
была способна на все. Я также употребляла опиум и другие любовные эликсиры,
которые когда-то рекомендовала мне Дюран и которые в изобилии продавались в
Италии. Никогда не следует бояться, что такие средства притупят похоть, так как
искусство здесь помогает больше, нежели Природа; единственный их недостаток
заключается в том, что раз испытав, вы обречены принимать возбудители до конца
жизни.
Начало моего пребывания в Риме ознаменовалось победой над
двумя женщинами. Одной из них была княгиня Боргезе. Не прошло и двух дней, как
она прочитала в моих глазах все, что отвечало ее собственным желаниям. Ей было
тридцать лет, и она отличалась живым, глубоким и развращенным умом; фигура ее
была изумительная, волосы — роскошные, глаза — большие и прекрасные, помимо
всего прочего она обладала богатым воображением и изысканными манерами.
Следующей моей добычей стала герцогиня Грийо — менее
опытная, более молодая, обходительная и прелестная, отличавшаяся царственной
осанкой, скромностью и сдержанностью; она была не столь пылкой, как княгиня, и
ей недоставало воображения, зато она превосходила ее добродетельностью и
чувствительностью. Как бы то ни было, я привязалась к обеим этим женщинам —
если первая действовала на меня возбуждающим образом, вторая непосредственно
утоляла нетерпение моего сердца.
Через неделю после первой встречи княгиня пригласила меня на
ужин в свое небольшое поместье, находившееся у самого города.
— Мы будем одни, — предупредила она, — вы
всерьез заинтересовали меня, дорогая графиня, и я надеюсь продолжить наше
многообещающее знакомство.
Вы понимаете, что после таких слов никаких недомолвок между
нами не было. В тот день стояла знойная душная погода. После обильной и, я бы
сказала, исполненной чувственности трапезы в окружении пятерых очаровательных
прислужниц, которая происходила в саду, где воздух был насыщен ароматом роз и
жасмина и сладостным шепотом и прохладой журчащих фонтанов, княгиня увела меня
в уединенный летний павильон, затерявшийся под тенистыми тополями. Мы вошли в
круглую комнату с зеркальными стенами, вдоль которых тянулась длинная низкая
софа, обложенная всевозможными подушками и подушечками, одним словом, это был
самый восхитительный храм, построенный Венере в Италии. Провожавшие нас юные
служанки зажгли лампы, в которых за зелеными стеклами ароматизированный керосин
поддерживал уютный огонек,
— Знаете, сокровище мое, — предложила
княгиня, — давайте отныне перейдем на «ты» и будем обращаться друг к другу
по именам: я ненавижу все, что напоминает мне о браке. Зови меня Олимпия, а я
буду называть тебя Жюльетта, ты согласна, мой ангел?
И тут же жаркий поцелуй обжег мне губы.
— Дорогая Олимпия, — начала я, заключая в объятия
это пленительное создание, — разве есть на свете вещи, которые я бы тебе
не позволила? Разве Природа, одарив тебя столькими прелестями, не дала тебе
власть над сердцами, и разве не должна ты соблазнять каждого, на кого упадет
твой огненный взгляд?
— Ты божественная женщина, Жюльетта, целуй же меня,
целуй, — пробормотала Олимпия, откидываясь на софу. — О, сладчайшая,
я чувствую — да нет, я просто уверена, — что мы вкусим неземное блаженство
в объятиях друг друга… Я должна сказать тебе правду, всю правду… но не решаюсь…
Дело в том, что я невероятно распутна, только пойми меня правильно: я обожаю
тебя, но сейчас меня возбуждает не любовь к тебе — когда я охвачена
вожделением, я глуха к любви, я совершенно забываю о ней и признаю только
бесстыдный разврат.
