— Вы тоже знали его, — сказал он Бернису, — и
это был удивительный человек: никакие молитвы ему не помогали, и он до самого
конца сохранял ясность ума и испустил дух в объятиях племянницы, которую
страстно любил и которой сказал, что жалеет об отсутствии загробной жизни
только потому, что это лишает его надежды когда-нибудь соединиться с ней.
— Мне кажется, — заметил кардинал де
Бернис, — что такие смерти в последнее время становятся довольно частыми,
их сделали модными автор «Альзиры» и Даламбер
[14]
.
— Несомненно, — продолжал Альбани, — это признак
слабости, когда перед самой смертью человек изменяет своим убеждениям. Неужели
у него не было времени поразмыслить над ними в продолжение жизни? Самые
активные и светлые годы надо употребить на выбор веры, чтобы потом согласно ей
достойно прожить свою жизнь и умереть. Человек готовит ужасный конец, когда
вступает в закат мучимый сомнениями и раздираемый противоречиями. Вы можете на
это возразить, что разлагая организм, агония разрушает также и убеждения. Да,
если эти доктрины усвоены слабо и поверхностно, но такого никогда не случается,
если они восприняты всем сердцем, если они — плод глубоких и мучительных
размышлений, так как в этом случае они формируют привычку, которую мы уносим с
собой в могилу.
— Согласна с вами, — подхватила я, обрадовавшись
возможности продемонстрировать образ своих мыслей знаменитым либертенам, в чьей
компании оказалась, — и хотя блаженный эгоизм, который является моим
кредо, так же как и вашим, лишает нас кое-каких удовольствий, он избавляет нас
от многих бед в жизни и учит достойно умирать. Не знаю, возможно, это мой
возраст заслоняет от меня тот последний момент, когда я обращусь в прах, из
которого сотворена, или же все дело в моих твердых принципах, но я смотрю без
всякого страха на неизбежный распад молекул, образующих ныне мое «я». Я знаю,
что после смерти мне будет ничуть не хуже, чем было до рождения, и я предам
свое тело земле с тем же спокойствием, с каким получила его от нее.
— А знаете, в чем источник этого спокойствия? —
спросил Бернис. — В глубоком презрении, которое вы всегда питали к
религиозному абсурду. Отсюда можно сделать вывод: чем раньше пробудится в
голове неверие, тем лучше будет для него.
— Но ведь это не так просто, как может показаться на
первый взгляд, — вставила Олимпия.
— Это гораздо легче, чем обычно думают, — ответил
Альбани. — Ядовитое дерево надо срубить под самый корень. Если вы
ограничитесь ветками, обязательно появятся новые побеги. Именно в юности
следует искоренить предрассудки, внушенные в детстве. Особенно яростно надо
выкорчевывать самый глубокий и стойкий — я имею в виду это бесполезное и
призрачное божество, от гипнотической власти которого надо излечиться как можно
раньше.
Бернис задумчиво покачал головой и заговорил так:
— Нет, дорогой Альбани, я не думаю, что эта операция
требует таких уж больших усилий от молодого человека, если он в здравом уме,
ибо деистический софизм не просуществует в его голове и четверти часа. Я хочу
сказать, что только слепой не увидит, что любой бог — это скопище противоречий,
нелепостей и несоответствующих действительности атрибутов; хотя он и способен
на какое-то время разжечь воображение, он должен восприниматься как глупый
вымысел для любого здравомыслящего человека. Некоторые полагают, будто можно
заткнуть рот тем, кто смеется над идеей Бога, напомнив им, что с самого начала
истории все люди на земле признавали какое-нибудь божество, что никто из
бесчисленных обитателей земли не живет без веры в невидимое и могущественное
существо, служащее объектом поклонения, что, наконец, ни один народ, даже самый
примитивный, не сомневается в существовании некоей силы, превосходящей
человеческую природу. Во-первых, я с этим не согласен, но даже если бы это и
было так, может ли всеобщее убеждение превратить ошибку в истину? Было время,
когда люди считали, что Солнце вращается вокруг Земли, которая остается
неподвижной, но разве это единодушие сделало ложное представление реальностью?
Было время, когда никто не хотел верить в то, что Земля круглая, и редкие
смельчаки, утверждавшие это, жестоко преследовались, а как широко была
распространена вера в ведьм, призраков, домовых, оборотней… Ну разве эти
взгляды стали действительностью? Разумеется, нет; но порой даже самым умным и
чувствительным людям случается верить в универсальный дух, и они даже не дают
себе труда понять, что очевидность начисто отрицает чудесное свойство,
приписываемое Богу. Теперь посмотрим внимательнее на этого якобы
добросердечного отца: велика его семья, и все ее члены, с первого до
последнего, несчастливы. В царстве этого мудрого властителя я вижу, как порок
восседает на вершине славы и почести, а добродетель томится в цепях. Вы можете
напомнить мне о благодеяниях, в коих купаются те, кто признает эту систему, но
и в их среде я вижу сонм всевозможных несчастий, на которые они прямо закрывают
глаза.
Чтобы как-то объяснить эту нелепость, моим оппонентам
придется признать, что этот бесконечно добрый бог, постоянно противореча самому
себе, одной и той же рукой распределяет и добро и зло, но они тут же вспомнят о
загробной жизни. На что я отвечу так: уж лучше придумать себе другого бога
вместо этого творения теологов, ибо ваш бог настолько непоследователен,
насколько нелеп и настолько же абсурден, насколько иллюзорен. Ах, как он добр,
этот бог, который творит зло и допускает, чтобы его творили другие, бог, символ
высшей справедливости, с чьего благословения невинные всегда угнетены,
совершенный бог, который творит только неправедные дела! Согласитесь, что
существование такого бога скорее вредно, нежели полезно для человечества и что самое
разумное — устранить его навсегда.
— Безумец! — воскликнула я. — Вы же сами
порочите и охаиваете пилюли, которыми торгуете: что станет с вашей властью и
властью вашей Священной Коллегии, если все люди начнут мыслить так же
философски, как вы сами?
— Я очень хорошо понимаю, — сказал Бернис, —
что нам приходится дурачить людей, чтобы подчинить их себе. Но из этого не
следует, что мы должны обманываться сами. Так в чьих глазах должны мы
разоблачать этого идола, если не в глазах наших друзей или философов, которые
мыслят подобно нам?
— В таком случае, — заметила Олимпия, — я
была бы вам очень благодарна, если вы внесете покой в мою душу. Мне прожужжали
все уши разными доктринами, но ни одна из них меня не удовлетворила — я имею в
виду понятие человеческой свободы. Скажите, Бернис, что вы об этом думаете?
— Ну что ж, я объясню свою точку зрения, — отвечал
знаменитый любовник мадам де Помпадур, — но это потребует от вас полного
внимания, потому что эта тема для женщины может показаться довольно
абстрактной.
Свободой мы называем возможность сравнивать различные образы
жизни и решать, какой лучше всего подходит для вас. Теперь посмотрим, обладает
или не обладает человек этой возможностью принимать решения? Я готов
утверждать, что не имеет и, скорее всего, иметь не может. Все наши мысли берут
свое начало в физических и материальных факторах, которые действуют независимо
от нашей воли, так как эти факторы проистекают из нашей внутренней организации
и из воздействия на нас внешних предметов; в свою очередь, из этих причин
вытекают мотивы, следовательно, воля наша не свободна. Мы пребываем в
нерешительности перед противоречивыми мотивами, но в момент принятия решения мы
ничего не решаем — все определяется состоянием наших органов, которые диктуют
нам решения, и мы им подчиняемся; выбор между двумя возможностями никогда от
нас не зависит»: мы постоянно подчиняемся необходимости, мы ее вечные рабы, и в
тот самый момент, когда нам кажется, что мы наиболее полно выражаем свою
свободу, мы подвергаемся самому большому насилию. Нерешительность и
неуверенность дают нам повод верить в то, что мы свободны, но эта воображаемая
свобода — не что иное, как краткий миг равновесия, в котором оказываются весы
судьбы. Решение приходит сразу, как только одна из чаш перевешивает другую, причем
не мы сами нарушаем равновесие — это на нас действуют физические объекты,
находящиеся вне нас, которые отдают нас на милость обстоятельств, делают
игрушкой естественных сил, как это происходит с животными или растениями. Все
дело в нервных флюидах, и разница между негодяем и честным человеком
заключается лишь в степени активности животных инстинктов, составляющих эти
флюиды.
