Хотя я совершенно отупела от вина и плотских утех, в моей
голове оставалась одна светлая мысль о воровстве, которая не давала мне покоя;
я вспомнила, что первый поход в сокровищницу Альбани еще не до конца опустошил
ее. Я наказала Раймонде отвлекать Олимпию и, захватив с собой Элизу, еще раз
вернулась в кабинет, где находился секретер хозяина, отыскала ключ, и мы взяли
все, что нашли. После этого второго налета общая добыча составила полтора
миллиона франков. Олимпия ничего не заметила, а вы можете себе представить
радость моего кавалера, когда мы пришли домой, нагруженные таким богатством.
Однако несколько дней спустя в дверь мою постучала Олимпия.
— Кардинала обокрали более, чем на миллион, — с
порога объявила она, — это было приданое его племянницы. Не то, чтобы он
подозревает тебя, Жюльетта, но так уж совпало, что ограбление и вечеринка
случились в один и тот же день, и он почему-то думает о твоих компаньонках.
Тебе ничего не известно об этом?
И вот здесь, по своей давней привычке, я обратилась к своему
воображению в поисках какого-нибудь нового злодейства, способного прикрыть то,
которым я себя запятнала. Я еще раньше услышала о том, что перед самым нашим
визитом на виллу Альбани, другая его племянница, которую он преследовал своими
настойчивыми приставаниями, сбежала из дворца кардинала в страхе за свою
девственность. Я напомнила Олимпии о внезапном отъезде девушки, подчеркнув это
странное совпадение, и она быстро передала мои слова кардиналу, который, то ли
по слабости ума, то ли по злобе, а может быть, из слепого чувства мести,
немедленно пустил всех ищеек Папского государства по следу своей племянницы.
Бедную девочку схватили на границе Неаполитанского королевства в тот самый
момент, когда она пришла просить убежища в Цистериканском монастыре, оттуда
препроводили назад в Рим и бросили в темницу. Сбригани нанял свидетелей,
которые свидетельствовали против нее, и оставалось только установить, что она
сделала с указанными деньгами; с нашей помощью нашлись и другие очевидцы, утверждавшие,
что она передала все богатство некоему неаполитанцу, который покинул Рим в тот
же день, что и она, и который, как они предполагают, был ее возлюбленным… Все
эти показания настолько соответствовали друг другу, каждое из них было
настолько убедительным, а все вместе настолько неопровержимыми, что на седьмой
день суд вынес бедняжке смертный приговор. Она была обезглавлена на площади
святого Анджело, и я имела удовольствие присутствовать на казни вместе с
Сбригани, который в продолжение всей торжественно-мрачной церемонии держал в
моем в??агалище три пальца.
«О, Всевышний! — с ликованием воскликнула я про себя,
когда с глухим стуком опустился топор, и отрубленная голова скатилась в
корзину. — Вот как ты казнишь невинных, вот как торжествуют твои дети, которые
усердно и верно служат тебе в этом мире, чья красота и справедливость является
отражением твоей сущности. Я обокрала кардинала, его племянница, к которой он
воспылал преступной страстью, сбежала от него, предупредив тем самым большой
грех, и вот в качестве награды за свое преступление я купаюсь в спазмах
восторга, она же погибает на эшафоте. О, Святейшее и Величественнейшее
Существо! Вот, стало быть, каковы твои пути неисповедимые, которыми ты своей
любящей рукой ведешь нас, смертных, — действительно есть за что
боготворить тебя!» Несмотря на все свои безумства, я продолжала с вожделением
думать об очаровательной герцогине Грийо. Ей было не более двадцати лет, и
последние восемнадцать месяцев она находилась в законном браке с
шестидесятилетним человеком, которого презирала и ненавидела; ее звали Онорина,
и в смысле уз плоти она была также далека от старого сатира, как и в тот день,
когда мать вытащила ее из монастыря Святой Урсулы в Болонье, чтобы выдать за
него. Я не думаю, что герцог не предпринимал никаких попыток и усилий
подобраться к телу юной супруги, но все они были безуспешными. До тех пор я
заходила к герцогине всего лишь два раза — первым был визит вежливости, когда я
вручила свои рекомендательные письма, второй раз я пришла, чтобы снова вкусить
неизъяснимое удовольствие от ее общества. В третий раз я была настроена самым
решительным образом, намереваясь объявить ей о своей страсти и удовлетворить
ее, невзирая на все препятствия, которые могла воздвигнуть между нами ее
добропорядочность.
Я предстала перед ней в одном из тех умопомрачительных
туалетов, которые просто не могут не соблазнить и не растопить самое ледяное
сердце. Мне с самого начала улыбалась удача — я застала прелестницу одну. После
первых комплиментов я вложила всю свою страсть в пламенные взгляды, но добыча
ускользнула от меня, укрывшись под панцирем скромности. Тогда на смену взглядам
пришли панегирики и кокетство; взявши герцогиню за одну руку, я воскликнула:
— Знаете, прелесть моя, если есть Бог на свете и если
он справедлив, тогда вы, конечно же, самая счастливая женщина в мире, ибо вы,
без сомнения, самая прекрасная.
— Это говорит ваша снисходительность, а я смотрю на
себя беспристрастно.
— О, мадам, сама беспристрастность требует, чтобы все
боги предоставили вам свои алтари, ведь та, кто восхищает вселенную, должна
пребывать в самом роскошном храме.
Я взяла ее за руку, крепко сжала ее и начала покрывать
поцелуями.
— Зачем вы льстите мне? — спросила Онорина, и на
ее щеках выступила краска.
— Потому что я без ума от вас.
— Но… разве может женщина влюбиться в женщину?
— Почему же нет? Чем она чувствительнее, тем больше
способна оценить и понять красоту будь то в мужском или в женском обличий.
Мудрые женщины остерегаются связей с мужчинами, связей, сопряженных с
опасностью… между тем они могут поддерживать друг с другом такие сладострастные
отношения. Милая моя Онорина — я буду называть вас просто Онорина — разве не
могу я сделаться вашей близкой подругой, вашей возлюбленной, ващим любовником?
— Вы сошли с ума, несчастная! — возмутилаеь
герцогиня. — Вы всерьез полагаете, что можете стать тем, что вы еейчас
упомянули?
— Я уверина в этом. — И я крепко прижала ее к
своей пылающей груди, — Да, да, радость моя, и больше всего я жажду быть
вашим любовником, если вы пустите меня в свое сердце.
Мой раскаленный язык проскользнул ей в рот. Онорина
безропотно приняла первый поцелуй любви, а на второй ответила сама любовь,
самый нежный, самый сладостный язычок затрепетал на моих пылающих губах и
настойчиво проник между ними. Мое нахальство возрастало; я сняла покровы,
прикрывающие прекраснейшую в мире грудь, и осыпала ее страстными ласками, мой
ликующий язык ласкал розовые сосочки, а дрожащие руки блуждали по алебастровой
коже. И Онорина сдалась перед этим бурным натиском: ее большие голубые глаза
наполнились вначале живым интересом, потом в них загорелись огоньки и появились
слезы восторга, а я, как вакханка, обезумевшая, опьяневшая от вожделения,
будучи не в силах ни остановиться, ни ускорить ласки, передавала ей весь жар,
весь пыл сжигавший меня.
— Что вы делаете? — простонала Онорина. — Вы
забыли, что мы принадлежим к одному полу?
