Олимпия каким-то образом узнала, что я встречалась с
герцогиней, и два дня спустя зашла ко мне, снедаемая ревностью.
— Онорина, конечно, привлекательна, двух мнений здесь
быть не может, — заявила она, — но ты же не станешь отрицать, что она
глупа, и я сомневаюсь, что она доставила тебе такое же удовольствие, которое ты
получила в моих объятиях. Кроме того, Жюльетта, у нее есть муж, у которого
длинный нос и длинные руки, и ты окажешься в серьезной опасности, если он
узнает о вашей интрижке.
— Милая моя, — отвечала я княгине Боргезе, —
дай мне еще пару недель, больше мне не требуется, и за это время я составлю
полное представление об Онорине. Пока же, прошу тебя хорошенько запомнить;
время от времени я могу развлекаться с добродетельными особами, но только
злодейство любо моему сердцу.
— В таком случае больше не будем говорить об
этом, — улыбнулась княгиня и поцеловала меня. — Ты рассеяла мои
опасения. Я появлюсь в твоем доме, когда ты поймешь свое заблуждение, и
надеюсь, что твоя связь с этой Грийо будет недолгой. Однако давай переменим
тему, — продолжала она. — Тебя не удивил в прошлый раз тот факт, что
я так свободно и раскованно играла роль шлюхи?
— Откровенно говоря, нисколько. Ведь я знаю глубину
твоего ума и не сомневаюсь в твоих способностях.
— Но это еще не все, на что я способна. Кстати, оба
кардинала делают погоду в Ватикане, и у меня есть свои причины ублажать их, не
говоря уже о том, что они щедро платят, а я слишком люблю деньги. А теперь
признайся мне, Жюльетта: ведь это ты обокрала Альбани? Не бойся: я никому не
скажу и не стану упрекать тебя, ибо я так же неравнодушна к подобным проказам,
и кто знает, может быть, я не меньше, чем ты, выудила у этих негодяев?
Воровство доставляет мне удовольствие и возбуждает меня. Оно даже ускоряет
оргазм — со мной обыкновенно так и бывает. Стыдно воровать для пропитания, но
воровать для утоления страсти — приятно.
Мы с Олимпией совершили вместе немало безумств, и я решила
довериться ее слову, тем более, что, на мой взгляд, можно спокойно признаться в
мелком поступке человеку, который был вашим соучастником в серьезных
преступлениях.
— Мне очень хочется, чтобы ты как можно лучше узнала
меня, — сказала я Олимпии, — и твои предположения мне лестны: да, я
действительно украла эти деньги. Более того, я сделала так, чтобы казнили
невинное существо, на которое я бросила подозрение в краже, и удачного
совпадения этих маленьких гнусностей было достаточно, чтобы я получила поистине
плотское наслаждение.
— Ах, черт меня побери, как мне знакомо это ощущение!
Примерно год тому назад я сделала то же самое, и мне хорошо известны все
приятные моменты, которые сопровождают плевок в лицо добропорядочности. Но
пришла я к тебе для того, чтобы сообщить, что в самом скором времени мы будем
ужинать с его святейшеством: Браски собирается приобщить нас к его чудовищным
утехам. Именно чудовищным, так как Наместник Христа развращен до крайности,
безжалостен и кровожаден; чтобы поверить этому, это надо увидеть. Совсем рядом
с помещением, где будет происходить эта оргия, находится сокровищница Ватикана,
я знаю, как открыть дверь, а там есть чем поживиться. Поверь, Жюльетта, взять
деньги не составит никакого труда: его святейшество в этом отношении
беззаботен, тем более, что мы станем свидетельницами его мерзостей. Так ты
согласна помочь мне в этом предприятии?
— Разумеется.
— Я могу ни тебя положиться?
— Какой может быть разговор, если речь идет о
преступлении?
— Но Грийо ничего не должна знать об этом.
— Это предупреждение совершенно излишнее, дорогая
княгиня, и не думай, будто мимолетная прихоть заставит меня забыть наши
отношения или причинить им вред: меня просто забавляет эта интрижка, но всерьез
я принимаю только настоящее распутство, только ему есть место в моем сердце,
только оно способно возбудить меня, и я принадлежу единственно ему.
— Да, злодейство обладает замечательными
свойствами, — кивнула Олимпия, — и на меня не действует ничто так
сильно; в сравнении с ним любовь — это невыносимо скучная штука. Ах, радость
моя, — все больше воодушевлялась княгиня, — я дошла до такой стадии,
где мне необходимо прибегнуть к преступлению, чтобы возбудиться хоть чуточку.
Преступление, совершенное мною из мести, кажется мне ничтожным пустяком с тех
пор, как ты ввела меня в мир мерзостей, связанных с похотью.
— Совершенно верно, — добавила я, — самые
сладостные преступления — это те, которые ничем не мотивированы. Жертва должна
быть абсолютно безвинной: если она причинила нам какое-нибудь зло, наш поступок
будет в какой-то мере оправдан, но только наша несправедливость становится
источником самых чистых и бескорыстных наслаждений. Надо творить зло, надо быть
злым и жестоким — вот великая и непреложная истина, но об этом не может быть и
речи, когда наша жертва не меньше, чем мы сами, заслуживает своей участи. В
этом случае особенно рекомендуется неблагодарность, — продолжала я, —
ибо неблагодарность с твоей стороны есть еще один лишний удар, который ты
наносишь жертве, тем самым ты заставляешь ее горько пожалеть, что она когда-то
доставила тебе приятные минуты, и это обстоятельство само по себе заставит тебя
испытать огромное блаженство.
— О, да, да! Я прекрасно тебя понимаю и надеюсь, что
меня ждут впереди редкие и изысканные удовольствия… Мой отец еще жив, он всегда
был бесконечно добр и внимателен ко мне. он до сих пор обожает меня и одаривает
подарками; я много раз кончала при мысли разорвать эти узы: я терпеть не могу
чувствовать себя кому-то обязанной, это меня удручает и лишает покоя, и я давно
собираюсь избавиться от этого бремени. Говорят, отцеубийство — это самое черное
преступление, и даже представить себе не можешь, как сильно оно меня искушает…
Но послушай, Жюльетта, и посуди сама, до чего доходит мое порочное воображение.
Ты должна помочь мне. Я знаю, что будь на моем месте кто-нибудь другой, ты бы
вдохновила его, убрала бы все преграды с его пути; ты бы ему доказала, что если
трезво смотреть на вещи, нет ничего дурного в убийстве отца, а поскольку ты
необыкновенно умна и красноречива, твои аргументы без труда убедят кого угодно.
Но я прошу употребить все свои способности и в данном случае поступить
совершенно иным образом: мы с тобой уединимся в спокойном уголке, ты будешь ласкать
меня и рисовать ужасную картину преступления, которое я задумала, рассказывать
о наказании, полагающемся за отцеубийство, будешь упрекать меня и отговаривать
от этого чудовищного плана; чем настойчивее будут твои уговоры, тем тверже
сделается мое намерение, ведь, насколько я понимаю, сладострастный трепет
предвкушения рождается именно из этого внутреннего конфликта, из которого я
должна выйти победительницей.
— Чтобы задуманное тобою предприятие увенчалось полным
успехом, — вставила я, — надо привлечь к нему кого-то третьего, и
еще: лучше, если я буду не ласкать тебя, а, так сказать, наказывать. То есть
мне придется тебя выпороть.
