От лести, которой я, впрочем, не придавала никакого
значения, он перешел к вещам более серьезным и захотел еще раз увидеть мой зад,
заявив, что никогда не насытится таким зрелищем. Поэтому все четверо зашли в
тайное святилище наслаждений княгини, где продолжили мерзкие оргии, и к своей
чести я должна признать, что не могу описать их без некоторого стыда. Эта
дьяволица Боргезе обладала поистине неистощимой и дьявольской фантазией, и по
ее приказанию дуэнья предоставила в наше распоряжение совсем уж необычные
предметы похоти: евнуха, гермафродита, карлика, восьмидесятилетнюю старуху,
индюшку, маленькую обезьянку, громадного мастиффа, козу и четырехлетнего
мальчика, внука старухи.
— Боже мой, — не удержалась я, созерцая весь этот
гарем, — какой ужас!
— Никакого ужаса, это самая обычная вещь на
свете, — с важностью заметил Браччиани, — когда вам надоедает одно
удовольствие, вас тянет к другому, и предела этому нет. Вам делается скучно от
банальных вещей, вам хочется чего-нибудь необычного, и в конечном счете
последним прибежищем сладострастия становится преступление. Я не знаю,
Жюльетта, какой смысл вы усматриваете в этих странных предметах, но можете быть
уверены, что и княгиня, и мой друг монсиньор Киджи, и я сам, мы получаем от них
величайшее удовольствие.
— Мне просто надо привыкнуть к ним, — поправилась
я, — так что вы никогда не увидите мое смущение там, где речь идет о
распутстве или извращениях.
Я еще не закончила фразу, а мастифф, без сомнения приученный
к таким делам, уже тыкался носом мне под юбки.
— Ха, ха! Люцифер идет по следу, — развеселилась
Олимпия. — Раздевайся, Жюльетта, покажи свои прелести этому прекрасному
зверюге, который знает толк в плотских утехах.
Нет нужды говорить, что я согласилась без колебаний: разве
могло что-нибудь ужаснуть меня, меня, которая каждый день посвящала поиску все
новых отвратительных ужасов? Я опустилась на четвереньки посреди комнаты, пес
обошел вокруг меня, обнюхал и облизал мое тело и закончил тем, что овладел мною
и сбросил семя в мое чрево. И вот здесь произошло нечто необычное: член
животного разбух до таких размеров, что его попытки вырваться причиняли мне
немалую боль. Очевидно, он скоро сообразил, что самое разумное в этом случае —
возобновить акт, и мы предоставили ему такую возможность; наконец, после
второго извержения, он сумел вытащить свой все еще огромный, кусок плоти,
дважды оросив мое влагалище горячей спермой.
— Ах ты умница, — растроганно проговорил
Киджи. — Сейчас вы увидите, что мой Люцифер сделает со мной то же самое,
что он сделал с Жюльеттой. У него очень развратные вкусы, и он готов отдать
должное красоте, где бы ее ни встретил. Хотите пари, что он прочистит мою
задницу с тем же удовольствием, с каким почтил вагину Жюльетты. Но я предлагаю
усовершенствовать этот трюк: подайте мне карлика, я буду содомировать его, пока
Люцифер делает свое дело.
Я ни разу в жизни не видела ничего подобного. Киджи, бережно
относившийся к своему семени, оргазма не испытал, но тем не менее получил
огромное наслаждение от происходящего.
— А теперь посмотрите сюда, — обратился к нам
Браччиани, — я покажу вам другой спектакль.
Он заставил евнуха содомировать себя, а сам овладел
индюшкой, чью шелковистую шею Олимпия стиснула своими бедрами, и в тот момент,
когда доктор содрогнулся от эякуляции, она оторвала птице голову.
— Это неземное наслаждение, — объяснил нам
Браччиани, — невозможно описать, как сокращается анус птицы, когда ей
отрывают голову в самый критический момент.
— Я никогда не пробовал этот способ, — признался
Киджи, — хотя очень часто слышал о нем, и вот теперь настало время
испытать его самому. Я попрошу вас, Жюльетта, держать голову этого ребенка
между ног, пока я буду заниматься с ним содомией, богохульные проклятия
возвестят вас о моем экстазе, и по этому сигналу вы перережете маленькому
бездельнику горло.
— Все очень хорошо задумано, — вставила
Олимпия, — но Жюльетта должна в это время также получать удовольствие,
чтобы ускорить ваше извержение. Поэтому я поставлю гермафродита таким образом,
чтобы она могла целовать по очереди оба его половых органа — вначале мужской
атрибут, потом женские прелести.
— Погодите, — вмешался Браччиани, — нельзя ли
сделать так, чтобы я в это время прочищал задницу вашему гермафродиту, а моим
задом занялся евнух? Кроме того, старая карга может испражняться на мое лицо.
— Фу, какая гадость! — не выдержала Олимпия.
— Мадам, — строго сказал граф, — это
объясняется очень просто: нет ни одного пристрастия, ни одной наклонности,
которые не имели бы своих причин.
— Раз уж мы собираемся совокупляться все вместе, —
сказал Киджи, — пусть меня содомирует обезьяна, а карлик оседлает ребенка
и подставит мне свою задницу, чтобы я мог целовать ее.
— Но вы забыли Люцифера, козу и меня, — подала
голос Олимпия.
— Для всех найдется место, — успокоил ее
Киджи. — Скажем, вы с козой расположитесь возле меня, и я буду нырять то в
один анус, то в другой, а Люцифер будет сменять меня и заниматься свободным
отверстием. Но я твердо намерен кончить в потроха самого юного участника, и не
забывайте, Жюльетта, что вы должны сыграть роль мясника, когда почувствуете мои
спазмы.
Действующих лиц расставили и разложили по своим местам, и
кажется, никогда не происходило столь чудовищного по своей похоти спектакля;
все мы испытали оргазм, и ребенок лишился своей головы в самый нужный момент, а
когда группа распалась, каждый из нас долго еще переживал сладострастные
мгновения, которыми мы были вознаграждены за свою находчивость
[30]
.
Остаток дня прошел примерно в таких же утехах похоти. Я
совокуплялась с карликом, потом снова — с мастиффом, на сей раз в задний
проход; кроме того, меня ублажали оба итальянца, евнух, двуполое существо и
даже искусственный фаллос Олимпии. Все присутствующие ласкали, лизали, щекотали
каждую часть моего тела, и только после десяти часов острого наслаждения я
оставила эту необычную во всех отношениях оргию. Празднество завершилось
роскошным ужином, за которым была принесена жертва в греческом духе: мы
разожгли большой костер, забили всех животных, которые доставили нам столько
удовольствия и бросили их тела в огонь; наконец, в том же жертвенном пламени
заживо сожгли старуху, связав ее по рукам и ногам; в живых остались только
евнух и гермафродит, которыми мы продолжали наслаждаться после ужина.
