Ничто в сущности не рождается и ничто по своей сути не
погибает — все в этом мире представляет собой действие и противодействие
материи; это похоже на океанские волны, которые без конца вздымаются и опадают,
на морской прилив, который постоянно наступает и отступает, и при этом ни одной
капли не прибавляется, и ни одной не убавляется в общем объеме воды; это вечный
поток, который был всегда и пребудет всегда, и мы, сами того не сознавая, делаемся
его главными носителями, сообразно нашим порокам и добродетелям. Все в мире
есть бесконечное изменение; тысячи тысяч различных частичек материи,
проявляющихся в самых разных формах, разрушаются и заново возрождаются в других
формах, чтобы вновь погибнуть и вновь появиться. Принцип жизни — это всего лишь
результат сочетания четырех элементов; со смертью комбинация распадается,
каждый элемент целым и невредимым возвращается в свою сферу, готовым вступить в
новую комбинацию, когда их призовут законы трех царств; изменяет форму только
целое, части остаются без изменения, и из этих частей, вновь объединенных в
целое, создаются новые существа, и так происходит вечно. Но принцип жизни,
будучи только плодом комбинации элементов, не существует сам по себе, он существует
лишь через это объединение, он изменяется целиком, когда это объединение
распадается и проникает в новое творение, создаваемое из обломков старого. А
поскольку эти существа совершенно безразличны по отношению друг к другу и
совершенно безразличны не только к Природе, но и к законам трех царств,
изменения, производимые в материи, не имеют никакого значения: в самом деле,
какое имеет значение, если, как говорит Монтескье, я леплю что-то круглое из
чего-то квадратного, если из человека я делаю капусту, салат-латук, бабочку или
червя; ведь тем самым я только осуществляю право, данное мне на это, и если
захочу, если смогу, я перемешаю или разрушу все существа, и никто не скажет,
что я действовал вопреки законам трех царств и, следовательно, вопреки законам Природы.
Совсем наоборот: я верно служу этим законам, служу трем царствам, давая земле
пищу, которая поможет ей творить новые создания и без которой творчеству ее
придет конец; я служу законам Природы, поступая в согласии с целями вечного
разрушения, которое является девизом Природы и способность к которому отобрали
у нее существа, сотворенные ею.
Неужели эта травинка, эта букашка или личинка, в которую
превратилось убиенное мною существо, имеет какую-то особую ценность для
законов, управляющих тремя царствами? Неужели в глазах Природы, которая
изрыгает свои создания самым беспорядочным образом, одно из них может
приобретать какое-то особое значение? Это равносильно утверждению, что из
миллионов листьев, растущих на старом дереве, один более дорог ему потому лишь,
что он крупнее остальных. На этот счет Монтескье говорит так: «Только наша
гордыня не дает нам почувствовать нашу ничтожность и заставляет нас, несмотря
на эту ничтожность, считать себя чем-то особенным в этом мире, достойным
особого внимания или хотя бы простого упоминания. Нам хочется думать, что
потеря такого совершенного существа, каким мы являемся, будет катастрофой для
Природы, и мы даже не представляем себе, что отдельный человек, или все
человечество, или сотня миллионов планет, похожих на нашу землю и до краев
населенных людьми, являются лишь мелкими атомами, совсем крошечными и для
Природы безразличными». Посему истребляйте, рубите на куски, истязайте,
ломайте, душите, уничтожайте, жгите, стирайте в порошок, словом — превращайте в
самые разные формы все творения трех царств, и вы окажете им неоценимую услугу
и огромную пользу. Вы сделаетесь любимицей их законов, вы будете исполнять
законы Природы, ибо мы, люди, слишком слабы и слишком немощны, чтобы сделать
что-нибудь серьезное, кроме как способствовать общему порядку вещей, и то, что
мы считаем беспорядком, на деле есть один из законов порядка, которого нам не
дано понять и который назвали беспорядком по неразумению, потому что его
последствия, угодные Природе, выбивают нас из привычной колеи или противоречат
нашим убеждениям. Но если бы преступления не были необходимы для универсального
миропорядка, разве они внушались бы нам? Разве мы чувствовали бы в глубине
сердца потребность совершать их и в то же время удовольствие после их
совершения? Как смеем мы думать, будто Природа могла вложить в нас порывы,
противоречащие ее задачам? Между тем разумнее считать, что она приложила все
усилия с тем, чтобы лишить нас всякой возможности делать то, что могло бы
по-настоящему повредить ей. Попробуй, девочка, выпить лучи, которыми солнце
освещает наш мир, попробуй изменить упорядоченный ход звезд или полет небесных
тел в пространстве — попробуй, и ты увидишь, что ничего у тебя не выйдет, и все
потому, что это — именно те преступления, которые могут на деле оскорбить
Природу, и она предусмотрела все, чтобы мы их не совершали. Что же касается до
сил и возможностей, которые она нам дала, она это сделала намеренно; так
давайте творить то, что в наших силах, и уничтожать и менять то, что в наших
возможностях, не боясь обидеть ее. Но самое главное — понять, что тем самым мы
помогаем ей и служим ей тем усерднее, чем больше обращаемся к делам, которые по
недоразумению считаются преступными.
Но, быть может, есть какая-то разница между тем или иным
видом преступления, и существуют убийства, настолько подлые и отвратительные,
что могут привести Природу в ужас? Полноте! Будет верхом глупости, если вы хоть
на минуту поверите в это. Какую ценность может представлять в глазах Природы
человек, которого окружили ореолом святости наши человеческие условности?
Неужели для Природы тело вашего отца, вашей матери или сестры дороже, нежели
тело вашего раба? Для нее таких различий не существует и существовать не может,
ведь любое тело, каким бы ценным оно не считалось по нашим законам, будет
подвергаться одним и тем же метаморфозам. Поймите, что ей по сердцу жестокость,
которая так пугает вас; она ждет от вас еще больше — чтобы вы были непримиримым
противником любого размножения и даже чтобы стерли с лица земли все три
царства, чего вы сделать, увы, не в состоянии; но если ваша жестокость не может
добраться до таких высот, обратите ее на более доступные цели и удовлетворите
Природу по мере своих возможностей. Если вы не можете порадовать ее глобальным
разрушением, по крайней мере вложите в свои убийства побольше мерзости и
ужасов, и тем самым вы выскажете свое наивысшее послушание к законам, которые
она устанавливает: ваша неспособность сделать то, чего она от вас хочет, не
освобождает вас от обязанности делать то, что в ваших силах.
Исходя из всего вышесказанного, должно быть очевидно, что
детоубийство ближе всего соответствует замыслам Природы, так как оно разрывает
цепочку потомства и обрекает на гибель максимальное количество семени. При
убийстве отца сын ничего не разрушает, он убирает только самое последнее звено
в цепочке; когда отец убивает своего сына, он не дает возможности добавить
новые звенья, и цепочка обречена; но в случае, когда сын уничтожает отца,
убийца остается в живых, и вместе с ним живет будущее его рода. Дети или молодые
женщины, предпочтительно беременные, — вот .лучшие объекты убийства, ибо
это лучше всего отвечает целям животного царства и прежде всего Природы, именно
к этому должен стремиться тот, кто желает ублажить жестокую матерь человечества
[47]
.
