В самых разных странах и во все века истребляли рабов на
могилах хозяев. Неужели, на ваш взгляд, эти народы видели нечто преступное в
убийстве?
Кто подсчитает число индейцев, которых уничтожили испанцы в
эпоху завоевания Нового Света? Только перетаскивая грузы завоевателей, за один
год погибли двести тысяч.
Октавиан истребил триста человек невинных в Перудже по
случаю празднования годовщины смерти Цезаря.
Один калькуттский пират захватил португальскую бригантину;
он взял ее на абордаж, когда вся команда спала, и всем перерезал горло за то,
что они осмелились вздремнуть, как он пошутил, во время налета.
Фаларис
[61]
обыкновенно заточал людей в
бронзового быка, устроенного таким образом, что вопли узников усиливались
многократно. Весьма своеобразная пытка, и каким воображением должен был
обладать тиран, который придумал ее!
Франки могли свободно распоряжаться жизнью своих жен.
Король Авы
[62]
как-то раз узнал, что кучка
его подданных отказалась платить налоги; он приказал арестовать несколько тысяч
и сжечь их на огромном костре, поэтому в государстве сталь просвещенного
монарха никогда не было никаких революций.
Властителю Романьи доложили, что город Падуя восстал против
него, тогда он заковал в цепи одиннадцать тысяч строптивых горожан и на
общественной площади предал их самой мучительной смерти.
Одна из многих жен короля Ахема3 вскрикнула во сне и
разбудила остальных; в гареме началась суматоха, монарх захотел узнать причину
шума, но никто не мог дать удовлетворительного ответа, тогда он велел пытать
все три тысячи женщин; он подверг их мучительным испытаниям и снова не получил
ответа; после этого им отрубили обе руки и обе ноги и бросили тела в пруд.
Подобная жестокость, несомненно, высекает яркие искры похоти в душе тех, кто
этим занимается
[63]
.
Одним словом, убийство есть страсть, такая же страсть, как
карточная игра, вино, мальчики и женщины, и когда она превращается в привычку,
обойтись без нее уже невозможно
[64]
.
Ничто не возбуждает нас так, как она, ничто не сулит столько
наслаждений, и никогда она не надоедает; препятствия только придают ей
дополнительный аромат, а вкус к ней доходит до фанатизма. Вы хорошо знаете,
Жюльетта, каким чудесным образом жестокость сочетается с распутством и какой
терпкий привкус она придает ему. Она оказывает мощное воздействие на разум и на
тело одновременно, она воспламеняет все чувства, возносит душу в небеса. Она
производит смятение в нервной системе, более сильное, нежели любой другой
сладострастный предмет, мы наслаждаемся ею неистово и безгранично, и
наслаждение это переходит в экстаз. Мысль о ней щекочет наше воображение, ее
свершение электризует нас, воспоминание о ней вдохновляет, и мы постоянно
испытываем огромное, всепоглощающее желание повторить ее. Чем больше мы знаем
будущую жертву, тем больший интерес она в нас вызывает, чем ближе она нам, чем
священнее узы, соединяющие нас, тем сильнее наше искушение уничтожить ее. Здесь
появляется утонченность, как это случается со всеми удовольствиями; если здесь
присутствует личный момент, исчезают все границы, жестокость возводится в самую
высокую степень, ибо чувство, вызываемое ею, возрастает по мере того, как пытка
становится более изощренной, и с этого момента все, что вы ни творите, меркнет
по сравнению с тем, что рождает ваше воображение. Теперь предсмертная агония
должна быть медленной, долгой и ужасной, чтобы вся душа была потрясена ею, и мы
хотим, чтобы жертва имела тысячу жизней, чтобы мы испытали тысячекратное
удовольствие, убивая ее.
Каждое убийство есть восхождение на более высокую ступень,
каждое требует усовершенствования в следующем; очень скоро обнаруживается, что
убивать — недостаточно, что надо убивать так, чтобы кровь застывала в жилах;
кстати, хотя мы и не осознаем это, непристойность почти всегда приводит к
такому ощущению.
Давайте теперь рассмотрим примеры, где слиты воедино оба
чувства — сладострастие и жестокость. Я уверен что вы получите от них
удовольствие, ибо всегда можно найти что-то новое и интересное для себя в
проявлении возвышенных страстей.
Ирландцы обыкновенно помещали жертву под тяжелый — предмет и
раздавливали ее. Норвежцы проламывали жертвам череп… Галлы ломали спину… Кельты
вонзали саблю между ребер… Ютландцы
[65]
вынимали из них
внутренности или поджаривали в печах.
Римские императоры получали удовольствие, созерцая экзекуции
юных девственниц-христианок, которым раскаленными докрасна щипцами рвали груди
и ягодицы, заливали в раны кипящее масло или смолу, вливали эти жидкости во все
отверстия. Иногда они сами исполняли роль палача, и тогда истязание становилось
гораздо мучительнее; Нерон редко упускал возможность истязать эти несчастные
создания.
Сирийцы сбрасывали свои жертвы с высокой горы. Марсельцы
забивали их дубинкой до смерти, при этом особое предпочтение оказывали бедным и
обездоленным, чей вид всегда вдохновляет на жестокость.
Чернокожие жители долины реки Калагар отдают маленьких детей
на съедение птицам и очень любят такие зрелища. Историки пишут, что в Мексике
четыре жреца держат пациента за ноги и за руки, а верховный жрец вспарывает ему
грудь от горла до пупка, вытаскивает еще бьющееся сердце и обмазывает его горячей
кровью идола.
В огромной толпе народов, населяющих землю, вряд ли отыщется
один, который придавал бы хоть какое-то значение человеческой жизни, и в самом
деле, в мире нет ничего, менее ценного.
Американские индейцы вставляют в мочеиспускательный канал жертвы
тонкую тростинку с мелкими колючками и, зажав ее в ладонях, вращают в разные
стороны; пытка длится довольно долго и доставляет жертве невыносимые страдания.
Ирокезы привязывают кончики нервов жертвы к палочкам, которые вращают и
наматывают на них нервы; в продолжение этой операции тело дергается, извивается
и в конце концов буквально распадается на глазах восхищенных зрителей — по
крайней мере так рассказывают очевидцы.
