Часа через полтора, следуя за проводниками по узким
головокружительным серпантинам самой высокой горы, на какую я когда-либо
взбиралась в своей жизни, мы пришли ко рву, через который тут же был перекинут
подъемный мост; мы прошли несколько укреплений, облепленных солдатами, которые
молча пропустили нас, и оказались внутри цитадели. Она и в самом деле была
впечатляющей — наверняка этот Бризатеста мог выдержать здесь любую осаду и
любой приступ.
Была ночь, когда мы пришли в замок. Капитан и его дама были
уже в постели; их разбудили, и капитан тут же явился посмотреть на пойманную
дичь. Внешность его поразила нас. Это был не очень высокого роста мужчина в
расцвете лет с удивительно красивым и вместе с тем очень грубым лицом. Он
бросил быстрый взгляд пронзительных глаз на наших мужчин и чуть дольше задержал
его на каждой из нас троих; его резкие манеры и свирепый вид заставили нас
вздрогнуть. Он обменялся несколькими словами с офицером, потом мужчин увели в
одну сторону, наши сундуки и коробки унесли в другую. Меня с подругами бросили
в темный каземат, где мы на ощупь нашли на каменном полу немного соломы; мы
завалились в нее с желанием скорее оплакивать свою злосчастную судьбу, нежели
искать отдохновения, в котором отказывало нам наше ужасное положение. А какие
жуткие мысли одолевали нас, какое отчаяние охватило наши души! В них
пробудилось мучительное воспоминание о недавних наслаждениях, и от этого
нынешнее положение показалось нам еще горше, ибо оно не сулило ничего хорошего
и вызывало лишь самые мрачные предчувствия; так, мучимые прошлым, раздавленные
настоящим и содрогаясь перед будущим, мы лежали в —непроглядной темноте, и
кровь медленными толчками двигалась по нашим воспаленным жилам. Вот тогда-то
Раймонда вспомнила о религии.
— Не мучай себя этой химерой, дитя мое, — сказала
я. — Если человек презирал ее всю жизнь, он не сможет, в каких бы
обстоятельствах не очутился, снова поверить в нее, так что оставь религию в
покое. Только угрызения совести напоминают ему о религии, а я вот ни в чем не раскаиваюсь
и ни о чем не жалею — ни о чем, что совершила. Из всех моих поступков я не знаю
ни одного, который я не была бы готова повторить еще раз, если бы представился
случай; я жалею только о том, что судьба лишила меня такой возможности, но не
жалею о том, что было сделано, когда я ею обладала. Ах, Раймонда, тебе не
понять, как действует порок на души, подобные моей! Душа моя изъязвлена
преступлениями, питается преступлениями и ничто не в силах утолить ее, кроме
преступлении, и окажись моя шея в петле, я буду мечтать лишь о том, чтобы
совершить новые. Я бы хотела, чтобы даже мой прах излучал зло, чтобы мой
призрак бродил по миру и внушал и нашептывал людям мысли о злодействе. Однако я
думаю, нам не следует бояться, так как мы попали в лапы порока, и это божество
защитит нас. Я испугалась бы гораздо больше, если бы мы стали пленницами того
ужасного бога, которого кое-кто осмеливается называть Правосудием. Если бы нас
схватило это исчадие деспотизма, доведенного до идиотизма, я бы уже сказала
себе последнее «прости», но злодейства я никогда не боялась: поклонники этого
идола, которому молимся и мы, уважают своих собратьев и не истребляют их; а
может быть, мы договоримся и объединимся с ними. Хотя я ее еще не видела, но
судя по тому, что о ней слышала, эта мадам Бриза-теста уже нравится мне; держу
пари, что и мы ей понравимся; мы заставим ее испытать оргазм, и она пощадит
нас. Иди ко мне, Раймонда, и ты, милая Элиза, иди сюда; раз уж нам не осталось
других удовольствий, кроме мастурбации, давайте насладимся ею.
Возбужденные моей речью и моими пальчиками, маленькие стервы
отдались мне, и Природа послужила нам в тот час печали так же славно, как
делала это в дни нашего процветания. Никогда прежде не была я так беспечна и
охвачена таким восторгом, как в ту бессонную ночь, но возвращение к реальности
было ужасным, и мысли мои приняли другое направление.
— Нас зарежут, как овец, — говорила я своим
спутницам, — мы сдохнем, как собаки, и не надо тешить себя иллюзиями: нам
уготована смерть. Но я боюсь не смерти: у меня достаточно философский ум, чтобы
понимать, что, пролежав несколько лет в земле, я буду не более несчастна, чем
до того, как появилась на свет, — нет, я боюсь боли, страданий, которым
подвергнут меня эти негодяи; ведь они, конечно, так же любят истязать других,
как люблю я сама; этот капитан сразу показался мне исчадием ада: у него такие
длинные усы, а это плохой знак, и… к тому же жена его так же жестока, как и он…
Но что это со мной: еще минуту назад я верила в спасение, а теперь
расхныкалась?
— Мадам, — заговорила Элиза, — в самой
глубине моего сердца живет надежда; не знаю почему, но ваши прежние наставления
успокаивают меня. Вы же сами часто говорили, что, согласно вечным законам
Природы, зло всегда торжествует, а добродетель терпит поражение, и я верю в
этот незыблемый закон; я верю, любимая госпожа моя, что мы избежим несчастья.
— Непременно, непременно! — оживилась я. — И
мои рассуждения на этот счет остаются прежними. Если, в чем сомневаться не
приходится, сила всегда права, и масса преступлений всегда превышает другую
чашу весов, на которой находится добродетель вместе со всеми ее поклонниками,
значит, человеческий эгоизм есть результат человеческих страстей; но почти все
страсти ведут к преступлению, стало быть, в интересах злодейства — унизить добродетель,
стало быть, во всех жизненных ситуациях следует делать ставку на зло, а не на
добро.
— Однако, мадам, — подала голос Раймонда, —
посмотрите, какие складываются отношения между нами и нашими похитителями: мы
для них добродетельны, они же представляют собой зло, следовательно, они нас
раздавят.
— Я имею в виду общее правило, — возразила
я, — а ты говоришь о частном случае. Природа иногда делает исключение из
своих правил и тем самым подтверждает их.
Наша беседа была в самом разгаре, когда дверь открыл
тюремщик с еще более устрашающим лицом, чем у его хозяина, и поставил на пол
тарелку с фасолью.
— Смотрите не опрокиньте свои харчи, — произнес он
хриплым голосом, — больше вы ничего не получите.
— Что такое? — возмутилась я. — Стало быть,
вы собираетесь уморить нас голодом.
— Нет, насколько я слышал, утром вас просто прикончат,
и мадам считает, что не стоит переводить деньги на ваше говно, так что у вас не
будет времени сходить по большому.
— Не знаешь ли ты, любезный, какая смерть нас ожидает?
— Это смотря по тому, какое настроение будет у мадам;
наш капитан в таких делах полагается на нее, и она делает, что взбредет ей в
голову. Но раз вы женщины, ваша смерть будет легче, чем у ваших слуг или
провожатых — как их там? — потому что мадам Бризатеста особенно кровожадна
с мужиками. Сначала она тешится с ними, потом, когда ей надоест, долго-долго
убивает их.
— И супруг не ревнует ее?
— Нет, конечно; он то же самое вытворяет с вашим полом:
когда закончит забавляться с ними, он отдает их жене, которая выносит приговор;
она обычно сама и исполняет его, если капитан уже устал от своих забав.
