И не заставив себя просить, я склонилась на софу и тут же
ощутила между своих трепещущих ягодиц член толщиной в свою руку.
— Надеюсь, милый ангел, — сказал мне
злодей, — ты извинишь мой маленький ритуал, без которого, хотя орган у
меня всегда в надлежащем состоянии, я не смогу оказать твоим прелестям те
почести, каких они заслуживают; короче говоря, мне придется окровавить этот
горделивый зад, но доверься моему мастерству — ты не почувствуешь никакой боли.
Он взял многохвостую плеть с железными наконечниками и нанес
десяток свистящих ударов, за две минуты вскрыв мои ягодицы, да так искусно, что
я не ощутила ничего неприятного.
— Вот теперь хорошо, — удовлетворенно заметил
капитан, — теперь орган мой увлажнится и глубоко проникнет в твои потроха
и, быть может, смажет их густой спермой, которую без этой церемонии из меня не
выжмешь.
— Давай, братец, давай! — подбадривала Клервиль,
продолжая совокупляться с моим Сбригани. — Ее жопка выдерживала и не
такое, мы с ней частенько пороли друг друга.
— О, сударь! — закричала я, когда толстенная
дубина вломилась в мой задний проход. — Порка в сравнении с этим
чудовищем…
Но было уже поздно: громадный инструмент Бризатесты уже
делал свое черное дело у меня внутри, и такой содомии мне еще не приходилось
испытывать. Двое других занимались тем же: Клервиль, по своему обыкновению
предлагать партнеру только зад, казалось, срослась с органом Сбригани в то
время, как Раймонда, лаская ей клитор, оказывала ей такую же сладостную услугу,
какую я получала от Элизы.
Да, друзья мои, главарь банды был настоящим костоломом. Не
ограничиваясь только одним алтарем, который, как я сперва думала, должен был
целиком завладеть его вниманием, он поочередно вламывался в оба, и эта быстрая
и невероятно возбуждающая смена ощущений держала меня в состоянии почти
непрерывного оргазма.
— Смотрите, Жюльетта, — сказал он, когда наконец
вытащил свой устрашающий член и положил его на мою грудь, — вот объяснение
и причина всех моих безумств и преступлений; жизнь мою продиктовали
удовольствия, которые доставляет мне эта штука; меня, как и сестру,
воспламеняет преступление, и я не могу сбросить ни одной капли спермы, пока не
совершу ужасный поступок или хотя бы не подумаю о нем.
— Так какого черта! Давайте же скорее займемся
этим, — предложила я. — Раз уж все мы испытываем такое желание, и у
нас наверняка есть такая возможность, давайте прольем чужую кровь вместе со
своей спермой. Неужели у вас под рукой не найдется жертвы?
— Ага, сучка, — заметила Клервиль, задыхаясь от
радости. — Вот теперь я узнаю тебя. Придется, братец, угодить этому
очаровательному созданию и замучить ту римскую красотку, которую вы захватили
нынче утром.
— Ты права, пусть приведут ее; ее смерть позабавит
Жюльетту, да и нам всем пора получить настоящее удовольствие.
В салон ввели пленницу, и вы ни за что не догадаетесь,
кого я увидела перед собой. Это была Боргезе; да, да,
восхитительная Боргезе собственной персоной! Чувствительная княгиня была в
отчаянии после моего отъезда, жизнь потеряла для нее всякий смысл, и она
бросилась догонять меня, а люди Бризатесты перехватили ее по дороге в Неаполь,
примерно в том же месте, где за день до этого остановили нашу карету.
— Клервиль, — встрепенулась я, — эту женщину
тоже нельзя принести в жертву, она — наша сообщница, она — моя подруга, которая
заняла в моем сердце место, когда-то принадлежавшее тебе; прими ее с любовью,
мой ангел, эта распутница достойна нашего общества.
Обрадованная Олимпия расцеловала меня, расцеловала Клервиль
и, кажется, смягчила сердце Бризатесты.
— Разрази меня гром, — пробормотал он,
демонстрируя свой орган, возбужденный, как у кармелита, — все эти
запутанные события пробудили во мне дьявольское желание поиметь эту прелестную
даму; давайте вначале позабавимся с ней, а там решим ее судьбу.
Я заняла свое место возле Олимпии, и ее отличавшийся
благородными линиями зад получил хорошенькую порку, какую и заслуживал.
Бризатеста той же самой плетью и так же артистически обработал его, после чего
совершил яростный акт содомии. В это время мои женщины ублажали меня, а
Сбригани совокупился с Клервиль. Возбуждение присутствующих продолжало
возрастать; Бризатеста расположил женщин в ряд — все пятеро встали на
четвереньки на софу, приподняв заднюю часть, и оба мужчины по очереди начали
прочищать нам задний проход и влагалище, пока наконец не сбросили свое семя:
Сбригани в потроха Клервиль, Бризатеста — в чрево Олимпии.
Сладострастные, удовольствия сменились более пристойными
занятиями. Боргезе, только что вышедшая из темницы, была голодна, ее накормили
ужином, и все отправились спать. На следующее утро, после завтрака, мы выразили
свое удивление столь необычным союзом парижской куртизанки с главарем
разбойников, живущим в дебрях Италии, и попросили капитана рассказать о своих
невероятных приключениях.
— Я расскажу вам все, если хотите, — согласился
Бризатеста, — но при этом нельзя обойтись без деталей, которые могут
показаться слишком грубыми в приличной компании; правда, я надеюсь на ваш
просвещенный ум, поэтому ничего не утаю от ваших ушей.
История Бризатесты.
Если бы в моей душе еще гнездилась скромность, я бы,
конечно, не осмелился поведать вам свои похождения, однако я давно дошел до
такой степени морального падения, где ни о какой стыдливости не может быть и
речи, так что расскажу без утайки всю свою жизнь вплоть до самых темных и
неприличных ее сторон, которая, если выразить ее в четырех словах, являет собой
яркое полотно отвратительных преступлении. Благороднейшая дама, сидящая рядом
со мной и носящая титул моей супруги, является, кроме всего прочего, и моей
сестрой. Мы оба — дети знаменитого Боршана, который был известен не только
своим скандальным поведением, но и своим богатством. Мой отец, перешагнув
тридцатидевятилетний рубеж, женился на моей матери, которая была на двадцать
лет моложе и много богаче его; я родился еще до первой годовщины их брака. Моя
сестра Габриель появилась на свет шестью годами позже.
Мне шел семнадцатый год, моей сестре было десять, когда
Боршан твердо решил, что отныне он сам будет заниматься нашим воспитанием; нас
забрали из школы, и возвращение под родительский кров было равносильно
возвращению к жизни; то немногое, что мы узнали в школе о религии, отец
постарался заставить нас забыть, и с той поры вместо скучной и непонятной
теологии он обучал нас самым приятным вещам на свете. Скоро мы заметили, что
нашей матери совсем не нравились такие занятия. Она имела мягкий характер, была
хорошо воспитана, от рождения набожна и добродетельна и даже не подозревала,
что принципы, которые постепенно закладывал в нас отец, когда-нибудь составят
наше счастье; поэтому, будучи женщиной недалекой, она, как могла, вмешивалась в
дела своего мужа, который насмехался над ней, отмахивался от ее замечаний и
продолжал разрушать не только сохранившиеся в нашей душе религиозные принципы, но
и принципы морали также. В порошок были стерты и нерушимые основы того, что в
просторечии именуется естественным законом, и этот достойный папаша, желая
привить нам свои истинно философские взгляды, не гнушался ничем, чтобы сделать
нас стойкими к предрассудкам и нечувствительными к угрызениям совести. С тем,
чтобы исключить возможность противоречивого толкования этих максим, он
изолировал нас от внешнего мира. Только редкие визиты одного из его друзей
нарушали наше уединение, и ради последовательности изложения я должен сказать
несколько слов об этом господине.
