Обе жертвы были принесены одновременно. Справа Бреваль
насиловал своего отпрыска, целуя задний проход своей жены и поглаживая ягодицы
дочери, измазанные его спермой; слева мой отец, одной рукой тиская мою мать,
другой массируя анус Памфилии и облизывая мой, пробивал брешь в заднице моей
сестры; оба господина в конце концов сбросили свой пыл, и страсти стихли.
Остаток вечера был посвящен нашему обучению. Нам устроили
брачные игры: мой отец спарил меня с сестрой, то же самое сделал Бреваль со
своими детьми. Родители возбуждали нас, подготавливали к проникновению. Когда
же мы слились в объятиях с сестрами, Бреваль овладел мною, а Боршан пристроился
к Огюсту; все время, пока происходило это общее совокупление, наши матери,
которых заставили участв??вать в оргии, вместе с Памфилией выставили на
обозрение развратникам свои прелести. За этой сценой последовали другие, не
менее похотливые, и воображение моего отца было неистощимо. Последняя сцена
происходила так: детей положили рядом с матерями, и пока мужчины содомировали
жен друг друга, мы должны были ласкать своих родительниц. Памфилия сновала
туда-сюда, помогая участникам словом и делом, потом пришел ее черед: отцы, друг
за другом, прочистили ей задницу, оба испытали бурный оргазм, и на этом все
кончилось.
Через несколько дней отец вызвал меня в библиотеку.
— Послушай, дружище, — так начал он, — отныне
ты один доставляешь мне радость в жизни; я обожаю тебя, и ни с кем больше не
желаю развлекаться. Твою сестру я отправлю в богадельню. Она очень хорошенькая
— слов нет, — и она доставила мне много удовольствия, но она — Самка, что,
на мой взгляд, является серьезным дефектом. Более того, мне бы не хотелось
видеть, как ты совокупляешься с ней: я хочу, чтобы ты был только моим. Жить ты
будешь в апартаментах своей матери, она уступит тебе свой пьедестал, потому что
у нее нет иного выбора; каждую ночь мы будем спать вместе, я буду выжимать из
себя все соки в твой прекрасный зад, ты будешь кончать в мой, и оба мы будем
счастливы — в этом я не сомневаюсь. Бреваль без ума от своей дочери и намерен
поступить с ней так же, как я с тобой. Мы с ним останемся друзьями, но мы оба
слишком ревниво относимся к своим удовольствиям, поэтому приняли решение
прекратить совместные развлечения.
— А как быть с моей матерью, сударь? — спросил
я. — Вы думаете, ей это понравится?
— Дорогой мой, — усмехнулся отец, — слушай
внимательно, что я скажу, и раз и навсегда вбей себе в голову; мне кажется, ты
достаточно умен, чтобы понять меня.
Женщину, которая дала тебе жизнь, я презираю, наверное,
больше всех во вселенной; узы, соединяющие ее со мной, делают ее в моих глазах
в тысячу раз отвратительнее — это мой принцип. Бреваль так же относится к своей
жене. Ты видел, как мы с ними обращаемся. Это результат нашего отвращения и
нашего негодования; мы заставляем их проституировать не ради развлечения, а для
того, чтобы унизить их и втоптать в грязь; мы оскорбляем их из ненависти и
жестокого удовольствия, которое, надеюсь, ты сам когда-нибудь познаешь и
которое заключается в том, что человек получает необъяснимое наслаждение в
мерзких оскорблениях предмета, доставившего ему когда-то большое удовольствие.
— Но, сударь, — заговорил я, подчиняясь закону
здравого смысла, — в таком случае вы и со мной расправитесь, когда я вам
надоем?
— Это совсем другое дело, — объяснил отец, —
нас с тобой не связывают ни условные обычаи, ни закон; объединяет нас только
сходство вкусов и взаимное удовольствие, другими словами, настоящая любовь.
Кроме того, наш союз преступен в глазах общества, а преступление никогда не
надоедает.
Тогда я был юн и неопытен и верил всему, что мне говорили,
поэтому с тех пор стал жить с отцом на правах его любовницы; все ночи я
проводил рядом с ним, чаще всего в одной постели, и мы содомировали друг друга,
пока не засыпали от усталости. После Бреваля нашей наперсницей стала Памфилия,
которая постоянно участвовала в наших утехах; отец любил, когда она порола его
во время содомии, после чего он также подвергал ее экзекуции и содомировал; а
иногда он заставлял ее целовать и ласкать меня и предоставлял мне свободу
делать с ней все, что я захочу, при условии, что при этом буду ласкать и
целовать ему зад. Боршан, как когда-то Сократ, наставлял своего ученика даже в те
минуты, когда содомировал его. Он отравлял мою душу самыми бесстыдными,
непристойными и аморальными принципами, и если еще тогда я не вышел на большую
дорогу, вина в том была не Боршана. По воскресеньям в дом приезжала сестра,
хотя ее и не ожидал там теплый прием; зато я, забыв все отцовские взгляды на
этот предмет, улучал момент, чтобы высказать ей весь свой пыл, и при первой
удобной возможности сношался с ней.
— Отец меня не любит, — говорила мне
Габриель, — он предпочитает тебя… Пусть так оно и будет. Живи с ним
счастливо и не забывай меня…
Я целовал Габриель и клялся всегда любить ее.
С некоторых пор я заметил, что мать никогда не выходила из
кабинета Боршана без того, чтобы не прижимать к глазам платок и не вздыхать
тяжко и печально. Мне стало любопытно узнать причину ее печали, я проделал
отверстие в стене, отделявшей его кабинет от своего будуара, и когда
представилась первая возможность шпионить, затаив дыхание, прильнул к дырке. Я
стал свидетелем ужасного зрелища: ненависть отца к своей жене находила выход в
виде жутких физических оскорблений. У меня не хватает слов, чтобы описать,
каким образом его жестокая похоть обрушивалась на несчастную жертву его
отвращения; однажды он избил ее до бесчувствия кулаками, затем долго топтал ее,
лежавшую на полу, ногами, в другой раз выпорол ее до крови многохвостой плетью,
но чаще всего он заставлял ее отдаваться исключительно неприятному,
неизвестному мне субъекту, с которым поддерживал какие-то странные отношения.
— Кто этот человек? — как-то раз спросил я у Памфилии,
которой рассказал о своих открытиях и которая, поскольку всегда относилась ко
мне с дружеским сочувствием, обещала показать мне нечто еще более невероятное.
— Это отъявленный разбойник, которого твой отец раза
два или три спасал от виселицы; этот тип за шесть франков способен зарезать
кого угодно. Боршан получает удовольствие, когда этот бандит избивает твою
мать, а потом, как ты сам видел, насилует ее самым гнусным образом. Боршан
очень любит его и частенько приглашал его в свою постель, пока она не стала
твоим обычным местом. Ты еще не все знаешь о распутстве человека, который
породил тебя; не отходи завтра, утром от смотровой щели, и ты увидишь вещи,
которые превосходят все, о чем ты мне рассказывал.
Не успел я занять свой наблюдательный пост, как в отцовскую
библиотеку ввалились четверо здоровенных головорезов, приставили к носу отца
пистолет, крепко привязали его к приставной лестнице и исхлестали розгами самым
нещадным образом; по ногам отца струилась кровь, когда они отвязали его;
швырнули, как мешок, на кушетку, и все четверо навалились на него: один вставил
член ему в рот, второй — взад, двое других заставили его возбуждать себя
руками. Отца изнасиловали раз двадцать подряд, и какие это были члены, Бог ты
мой! Я не смог бы обхватить ладонью самый маленький из них.
