— Мы создадим суды, как это было при Альбе. Не
существует иного средства держать народ в узде.
— Тогда ваши подданные побегут из страны.
— Они оставят свою собственность, которая будет моей. Я
только выиграю от бегства мятежников, это упростит контроль за оставшимися. Я
хочу быть не робкой королевой над многими подданными — я желаю властвовать
деспотически, пусть даже подданных у меня будет совсем немного.
— Я верю, что вы жестоки, София, но боюсь, что ваше
властолюбие порождено только похотью
[85]
.
— Почти все пороки в человеческом сердце проистекают из
этой страсти, все в той или иной мере связаны склонностью к распутству. Эта
наклонность, очень жестокая у сильных натур, приводит простых смертных,
блуждающих в диком мире Природы, к тысячам тайных преступлений, а того, кто
повелевает людьми, — к тысячам выдающихся политических злодеяний.
— О, София, я вижу, куда вы клоните: ваше честолюбие —
не что иное, как желание чаще и приятнее проливать свою сперму.
— Какая разница, какое желание вызывает в человеке
честолюбие; главное — оно существует и к тому же подкреплено короной. Но
знаешь, мой друг, если ты рассуждаешь об этом, значит, ты колеблешься —
колеблешься и боишься, а я не желаю иметь никаких дел с трусом.
Однако предложение Софии всерьез захватило меня, и,
предвкушая неограниченные возможности дать выход своей врожденной жестокости, я
тут же согласился на все. София поцеловала меня, заставила еще раз дать
торжественную клятву хранить наш разговор в тайне, и мы расстались.
Я шел домой, погруженный в беспокойные мысли, а у самого
порога своей квартиры вдруг ощутил всю опасность обязательств, которые только
что взял на себя, и понял, что если я их нарушу, мне грозит ничуть не большая
опасность, чем в случае, если я выполню их; словом, я провел ночь в ужасном
смятении. У меня один выход — бежать, решил я, и бежать следует немедленно,
потому что я создан для другой жизни. Да, София, если бы ты предложила мне
обычные преступления частного характера, я бы с радостью совершил их, ибо, имея
такого соучастника, как ты, я плевал бы на закон, ^п подвергать себя
неизвестной опасности только для того, чтобы рабски служить твоему деспотизму, —
это уж увольте! Нет, коварная женщина, на меня можешь не рассчитывать! В любое
время и с большой охотой я готов совершать преступления ради утоления своих
страстей, но не собираюсь служить чужим. Когда ты узнаешь о моем отказе,
упрекай Боршана не за малодушие, а скорее за величие души…
В ту же самую ночь я потихоньку выбрался из города и
поспешил в ближайший к Англии порт. По дороге я почувствовал мимолетное
сожаление: мне сделалась тягостной мысль о том, что я отказался от предложения
Софии, которая давала мне политические средства для утоления моей глубокой
страсти к преступлениям. Но тут же вспомнил, что ее планы нереальны, кроме
того, я буду много счастливее, действуя ради себя самого, нежели исполняя
прихоть коронованной злодейки.
Добравшись до Лондона, я снял квартиру на Пикадилли, где на
следующий же день у меня украли все деньги до последнего пенни, которые были
при мне; это была серьезная потеря, так как еще в Гааге я разменял все
кредитные билеты. Итак, у меня остались только рекомендательные письма к
нескольким влиятельным лицам в Лондоне, поэтому приходилось рассчитывать на их
помощь до того времени, когда я получу деньги от сестры.
Судя но тому, что я слышал о лорде Берлингтоне, я решил
увидеться с ним в первую очередь. Когда он прочитал мои письма, я рассказал ему
о своем несчастье, и добрый англичанин выразил готовность оказать мне любую
услугу. Хотя Берлингтон был не очень богат, я тут же получил от него тысячу
гиней, кроме того, он и слышать не захотел о том, чтобы я остановился в другом
месте. Я принял его предложение, тем более, что успел познакомиться со всем
добропорядочным семейством и заметить в этом доме возможности отплатить своему
благодетелю черной неблагодарностью.
Прежде чем перейти к описанию мелких пакостей, которыми я занялся,
я должен рассказать вам о своих гостеприимных хозяевах.
Берлингтону, любезнейшему и умнейшему человеку, было около
пятидесяти лет; он был веселый, беззаботный, совершенно не разбиравшийся в
людях, щедрый, благородный и глупый — вот вам исчерпывающий портрет моего
лорда. Все его семейство составляли две дочери и зять. Тилсон, двадцати трех
лет от роду, женился на старшей из девушек, которая была примерно одного с ним
возраста. Они были отличной парой, какие редко встречаются в природе:
очарование, наивность, добросердечие, благородство, прекрасное воспитание —
короче, оба были живым олицетворением всех добродетелей, что утешало
Берлингтона за неприличное поведение мисс Клеонтины, младшей дочери,
восемнадцатилетнего премиленького создания. Ее отличала необыкновенная
распущенность, да что я говорю! — самая явная порочность и неуемный
разврат, доведенные до предела, составляли неисправимые пороки Клеонтины. При
всем этом она имела наглость утверждать, что жизнь ее в тысячу раз счастливее,
нежели жалкое прозябание Клотильды среди скучных добродетелей супружества.
Изучив характер девушки, я влюбился в нее без раздумий:
влюбился в том смысле, в каком может в кого-то влюбиться такой развращенный
человек, как я, но поскольку ее отец, откровенно поведал мне о том, какую
сердечную боль причиняла ему эта неблагодарная дочь, я счел за благо
действовать с величайшей осмотрительностью.
Несмотря на сладостное волнение, которое производила в моей
душе Клеонтина, я не переставал любоваться красивым лицом Тилсона и прелестью
его очаровательной жены; если Клеонтина внушала мне более распутные желания, ее
деверь и сестра вызывали во мне чувства более изысканные и пикантные. Я рисовал
в своем воображении зад Тилсона, представляя его как подлинное чудо Природы, и
сгорал от желания овладеть им, то же самое мечтал я сделать и с его
соблазнительной супругой. Я разложил по полочкам все свои страсти и пришел к
выводу, что разумнее всего начать с Клеонтины. Все, что может привести к
грехопадению женщину, уже в изобилии заключалось в душе предмета моего
вожделения, и мне не стоило большого труда соблазнить ее.
Я не встречал ничего более свежего, аппетитного и
прелестного, чем тело этого очаровательного создания, ничего более
красноречивого, чем голос ее страстей, ничего более порочного, чем ее душа.
Действительно, случались моменты, когда мне казалось, что я веду себя
пристойнее, чем она; вы, конечно, понимаете, что мы испробовали с ней все
мыслимые удовольствия, и Клеонтина призналась мне, что чем больше наслаждение
противоречит законам Природы, тем больше оно подстегивает ее похоть.
— Увы, — сказала она мне однажды, — я дошла
до того, что не нахожу достаточно сильных средств, чтобы удовлетворить себя.
Я, не раздумывая, атаковал ее прекрасный зад, и полученное
удовольствие было настолько пикантным и острым, настолько полно разделила его
вместе со мной Клеонтина, что мы дружно решили не заниматься больше ничем,
кроме содомии.
