— Ночью мы собираемся совершить вылазку в город, —
сообщил он. — Женщин не берем. Вы не желаете присоединиться к нам?
— Что вы собираетесь делать?
— Совершим несколько преступлений ради забавы: грабежи,
убийства, поджоги. Одним словом, наведем ужас в городе. Так вы идете?
— Непременно.
— Встречаемся в восемь вечера в доме Браге в
предместье, оттуда и отправимся в поход.
Нас ожидал сытный ужин и двадцать пять здоровенных
гренадеров, подобранных по размерам членов, которые должны были заняться нашими
задницами, чтобы влить в нас энергию, необходимую для предстоящей экспедиции.
Нас содомировали раз по сорок каждого, что было, пожалуй, многовато, во всяком
случае в тот вечер я получил больше, чем за все время своего путешествия. После
этого мы все почувствовали небывалый прилив сил и такое возбуждение, что не
пожалели бы и самого Всевышнего, если бы он нам встретился.
В сопровождении десятка отборных головорезов мы, как дикие
фурии, прошли по улицам, в слепой злобе нападая на всех встречных: мы их
грабили, затем убивали и сбрасывали трупы в каналы. Если нам попадалось что-то
стоящее, прежде всего мы насиловали жертву, а уж потом предавали мучительной
смерти. Мы врывались в убогие жилища, опустошая их и калеча и уничтожая все
живое, совершая самые неслыханные и не имеющие еще названия отвратительные
злодейства, оставляя за собой стоны умирающих, пожары и лужи крови. Нам
встретился дозорный патруль, и его обратили мы в беспорядочное бегство, и
только утолив свою жестокость, повернули домой, когда уже занимался рассвет над
жуткими разрушениями и —бездыханными жертвами нашей безумной оргии.
Разумеется, на следующий день в газетах было напечатано, что
весь ночной кошмар был делом рук правительства и что до тех пор, пока
королевская власть будет выше сената и закона, никто не сможет чувствовать себя
в безопасности не только на улице, но даже за стенами своего дома. И люди
верили тому, что читали, и мечтали о революции. Вот так всегда дурачат
бедняг-обывателей, таким образом население в одночасье делается опорой, а затем
и жертвой порочности своих вождей: народ всегда слаб и всегда глуп, порой его
заставляют желать короля, порой — республику, но неизменно процветание, которое
обещают вдохновители и смутьяны то при одном режиме, то при другом, оказывается
всего лишь иллюзией, придуманной кучкой избранных ради своих интересов или
страстей
[91]
.
Между тем решающий день — день выступления моих друзей —
приближался. Да и в городе чувствовалось желание перемен: к этому сводились
почти все разговоры, и тем не менее я оказался более проницательным политиком,
чем сенаторы, и когда они уже радостно потирали руки в предвкушении победы,
понял, что ветер подул в другую сторону; я часами бродил по Стокгольму, вступая
в разговоры с самыми разными людьми, и обнаружил, что большинство населения
останется верным королю и роялистам; из чего можно было сделать только один
вывод: сенаторская революция заранее обречена на провал. Тогда, верный
принципам эгоизма и злодейства, которые помогали мне всю жизнь, я решил
перебежать в другой лагерь и самым бесчеловечным образом предать тех, кто
оказал мне приют. Потому лишь, что они оказались слабее — в этом не было
никакого сомнения; дело вовсе не в том, что на одной стороне было добро, а на
другой — зло: решающим фактором выступила сила, и я хотел быть в лагере
сильных. Я без колебаний остался бы с сенаторами (тем более, что они
олицетворяли в моих глазах порок), будь сила на их стороне, но, увы, это было
не так, и я стал предателем. Разумеется, я поступил подло — пусть будет так. Но
подлость ничего для меня не значила, ибо в ней заключалось мое благосостояние и
даже личная безопасность. Человек рождается искать на земле свое счастье — и
иной цели у него нет; все пустые рассуждения на эту тему, все предрассудки,
мешающие этому, должны быть отвергнуты, так как не уважение других делает
человека счастливым; счастлив он только тогда, когда сам уважает себя, и, действуя
во благо свое, каким бы путем он не добивался его, человек никогда не потеряет
уважение к самому себе.
Я попросил у Густава приватной аудиенции и, получив ее,
рассказал королю обо всем; я назвал имена людей, которые поклялись свергнуть
его с трона; я дал ему слово не уезжать из Стокгольма до тех пор, пока он не
обнаружит заговор, и попросил не более миллиона в качестве награды, если мой
донос подтвердится, если же нет, я был готов к пожизненному заключению.
Бдительность монарха благодаря моим разоблачениям предотвратила катастрофу. В
тот день, когда должно было начаться восстание, Густав еще до рассвета был в
седле; он послал верных людей по домам заговорщиков, арестовал ненадежных
военачальников, захватил арсенал и при всем при том не пролил ни капли крови.
Это было совсем не то, на что я рассчитывал, заранее предвкушая кровавые
последствия своего предательства. Я также встал вместе с солнцем и вышел на
улицу посмотреть, как полетят головы заговорщиков, но глупый Густав лишил меня
этого зрелища. И ужас охватил меня. Как жалел я о том, что порвал с теми, кто
по крайней мере залил бы королевство кровью. Никогда до того я не был так
разочарован: ведь этого принца обвиняли в деспотизме, а он оказался смиренным
ягненком, когда я дал ему в руки средство и случай укрепить свою тиранию! И я
призвал чуму на его голову!
— Попомните мои слова, — говорил я тем немногим,
кто соглашался выслушать меня, — что ваш принц ставит под угрозу свое
будущее, вместо того чтобы воспользоваться этой редкой возможностью и водрузить
свой скипетр на горе трупов. Коротким будет его царствование, поверьте мне, и
конец его будет плачевным
[92]
.
Тем не менее мне не пришлось напоминать ему о его обещании:
Густав сам вызвал меня во дворец и вместе с миллионом крон дал мне приказ
немедленно убираться из его владений.
— Я плачу предателям, — сказал он, — они
бывают полезны, но я их презираю и, как только они сделают свое дело,
предпочитаю не видеть их больше.
Какая мне разница, подумал я, уехать или остаться, какая мне
разница, будет ли этот мужлан уважать или презирать меня: он заплатил мне, и
больше мне ничего от него не нужно. Что же до его слов, не ему судить меня: я
получаю наслаждение от предательства и в скором времени еще немало совершу их.
Вот с такими мыслями десять минут спустя я пришел к Стено.
— Это сделала моя жена, — заявил я ему, — она
— настоящее чудовище; я только что узнал обо всем и о том, что она получила
деньги за свое ужасное предательство. Из-за нее я получил приказ покинуть
Швецию, и мне придется его выполнить. Но прежде я бы хотел рассчитаться с ней.
В городе все спокойно, и ничто не помешает нам встретиться нынче вечером и
наказать злодейку. Это все, о чем я прошу вас.
