– Помнишь того монстра, которого Траэтаона называет конем? По-моему, вполне достаточно одного этого животного, чтобы учинить полнейший погром в приличном тихом храме.
– Молод еще. И к тому же его всегда привлекали зрительные эффекты.
– Знаешь, – рассмеялась Каэтана, – это трудно объяснить другим. Меня, например, подобные эффекты впечатляют.
Какое-то время они молча прогуливались между мраморных бассейнов с морской водой, в которых мерно колыхались водоросли на фоне разрушенных мраморных дворцов и затонувших кораблей; а среди статуй богов и героев, наполовину ушедших в песок, весело сновали разноцветные рыбки. Затонувший город был воспроизведен до мельчай-ших деталей, но самый большой дворец в нем едва доходила до колена человеку среднего роста. Пронизанный до дна солнечными лучами, бассейн являл собой прекрасное зрелище, которьм можно было любоваться часами.
Из воды вынырнула небольшая черепаха и вопросительно уставилась на людей.
– Ждет лакомства, – рассмеялась Каэ. – Я здесь провожу довольно много времени, вот и разбаловала их вконец – все время ношу что-нибудь вкусненькое. Здесь хорошо думается, правда?
– Правда. Кстати, о чем ты так много думаешь, девочка?
– Я совсем не помню маму.
Барахой склонил голову, а когда поднял ее, глаза его уже не были привычно грустными – в них застыла вселенская скорбь.
– Твоя мать была Богиней Истинной Любви. Вот так – с большой буквы – оба слова. Ей поклонялись во всех землях этого странного мира. Она была нужна всем, потому что умела любить всех. Понимаешь? – абсолютно всех. Я так не умею. И никто не умеет.
Когда Хаос хлынул в этот мир, а случилось это лишь по моей вине – я, видишь ли, экспериментировал, то против него ничто живое не могло выстоять. Пустота поглощала все, а его переменчивость не давала возможности восстановить хоть что-нибудь. У меня не было даже точки опоры.
– И что мама?
– Она сумела заполнить эту пустоту своей великом любовью ко всему – даже к этому черному колодцу Хаоса. Мир выстоял, а ее не стало. Она вся вылилась потоком любви. В общем-то банальная история.
С тех пор пустота осталась только в моем сердце. Пустота и боль. Как же ничтожны нынешние маленькие богини маленькой любви! Редко кто сейчас молится в опустевших храмах твоей матери, но мне кажется иногда что этим безумцам она отвечает из самого далекого далека, словно в насмешку над собственной смертью.
– Если твоя боль так велика и посейчас, отец, то ты поймешь меня. Мне нужно поговорить с тобой сразу о двух вещах. Может, согласишься – в обмен на обещанный в ал-Ахкафе разговор?
– Конечно, милая, – сказал Барахой. Он стоял перед своей маленькой и хрупкой дочерью – великий и всемогущий бог, допустивший разорение собственного мира, и Каэ мысленно отодвинулась от него, чтобы не причинять боли отцу, но и не щадить вершителя судеб.
– В этом мире, отец, появилась пустота. Та самая или другая – не знаю. Но я должна узнать, поэтому очень скоро опять уйду во внешний мир. Обещай мне запомнить главное: мы сами виноваты в том, что с нами случилось. Мы ушли отсюда раньше, чем нас изгнали эти глупые, не в меру разыгравшиеся дети. Я бы уступила им эту землю, будь уверена в том, что они со временем прорастут в нее всей душой, всеми корнями и будут беречь и охранять ее лучше, чем это смогли сделать мы, их предшественники. Но я чувствую на Ар-немвенде присутствие чужой злой воли. И боюсь, у них не хватит времени и сил.
Я долго ждала, отец, заговоришь ли ты об этом первым. Но ты не решаешься. Либо действительно не знаешь, что здесь происходит. А происходит страшное. Когда вы ушли отсюда, в мире осталось великое множество незаполненных мест. Но мир не терпит пустоты – он стал спешно восстанавливать сам себя. Сюда пришли Новые боги – более слабые, менее мудрые, чем мы; но лучше они, чем вообще ничего и никого. Однако, отец, оглянись вокруг. Ты только что говорил о маленьких богинях маленькой любви – это правда. А ведь не только любовь стада маленькой... Отец! Где мой брат – Олорун?
– Все-таки вспомнила, – обреченно прошептал Барахой.
– Где он, отец?!
– Не знаю, девочка...
– И ты приходишь в этот мир со спокойной совестью? Неужели ты не видишь, что некто или нечто уже получило над ним власть и теперь только укрепляет ее, протягивая свои щупальца дальше и дальше?
– Я никогда не хотел задумываться над этим, дитя. Вселенная велика, и, став старше...
– Став старше, я не стану хуже, папа. Во всяком случае, не хочу стать хуже. Я еще помню, что значит честь, свобода, достоинство и ответственность. И не буду сидеть сложа руки.
Барахой смотрел на нее испуганно. Она совсем не напоминала ему собственную дочь. Перед ним стояла решительная, сильная женщина, узнавшая горе и радость, счастье и печаль, любовь и потери. И она собиралась сражаться. Это он понял очень и очень хорошо,
– Неужели вы оставите этот мир беззащитным? Неужели бросите ваше творение на произвол судьбы? Барахой задумался:
– Я обещаю тебе, что приму решение. И что не оставлю этот мир.
– Правда?
– Правда. Ведь иначе я не смогу смотреть тебе в глаза?
– Не сможешь, – твердо ответила Каэтана.
– Значит, я приму решение. А какая вторая вещь беспокоит тебя?
– Я очень хочу уйти отсюда и побродить по миру. Я гасну изнутри...
– Что с тобой? – встревоженно спросил Барахой.
– Память, обычная память о тех, кто не дошел со мной до этого храма. Страшная боль – до крика, до воя.
– Нам нельзя кричать, – тихо произнес Древний бог. – Разве сердце Экхенда кричит?
Каэтана невольно прикоснулась рукой к талисману.
– Нет, отец. Только согревает и оберегает.
– Вот видишь.
– Я знаю. Но поверь, это ужасно. Я хожу среди колонн, смотрю, какие они огромные, мощные, устремленные ввысь, – а вижу Бордонкая. Я рассказала Траэтаоне о его смерти, и он скорбел о великане.
Здесь много альвов – служителей и паломников, – и в каждом мне чудится Воршуд. Собак и волков я вообще не могу видеть. А Джангарай и Ловалонга снятся каждую ночь и зовут с собой. Сам рассуди – можно ли так жить?
– Тебя никто не заставляет так жить. Ты сама себе это выбрала. Когда ты родилась, мы с матерью не знали, какое могущество тебе дано. Не знали, есть ли оно у тебя. Долгое время твоя божественная суть вообще ни в чем не проявлялась. А магия почти не давалась тебе. Мы удивлялись, хоть и любили тебя ни на каплю меньше. А потом как-то в одночасье выяснилось, что ты носишь в себе множество разгадок тайн, сути вещей.
Ну же, вспоминай, напрягай память. Странно, что эта мысль еще не пришла тебе в голову. Ты же делаешь это каждый день, каждый час, каждую минуту. Скажи, ты их хорошо помнишь?
Безумная надежда мелькнула в глазах Великой Кахатанны.
