При взгляде на воинов Малана-Тенгри это как-то моментально улетучивалось из памяти.
Они шли колоннами по три: правый ряд составляли латники, ехавшие на черных быках с рогами, выкрашенными в красный цвет. Доспехи этих воинов были из вороненой стали, а рога и гребни на шлемах – алые. Средняя колонна состояла из всадников на желтых быках, доспехи, соответственно, были вызолочены. Рога и гребни сверкали серебром. Третья же – левая – колонна больше напоминала красную ленту: ни одного пятнышка другого цвета не было видно ни на быках, ни на их наездниках.
Любопытно, что юные сангасои, охранявшие ворота, приняли скаатов за врагов и чуть было не объявили тревогу, хорошо еще, что капитан признал сограждан и сделал юнцам строгий выговор за неуважение к собственной истории и невежество.
Малан-Тенгри принес богатые дары Храму Истины, затем посетил татхагатху и в приватной беседе сообщил, что намерен оставаться в окрестностях Салмакиды со своей армией вплоть до того времени, пока великая богиня Кахатанна не отпустит его обратно. Также сиятельный князь поведал, что в скором времени на запад двинутся армии вамалов, саншангов и йаусов.
Тхагаледжа как нельзя более тепло принял своих подданных, понимая, что в любую минуту ему может потребоваться их помощь, а потому высоко оценил их предусмотрительность и верность долгу. Скааты не стали терять времени зря и уже спустя два или три дня после прибытия, скинув свои доспехи, возводили укрепления на берегу Охи, южнее столицы, дабы предотвратить возможность нападения с воды. Фортификационным искусством они владели в совершенстве, к тому же прекрасно поладили с сангасоями. Работа шла быстро.
Именно тогда и появился в храмовом парке странный паломник, не дававший покоя верховному жрецу. Внешностью он больше напоминал скаата, нежели кого-нибудь другого, однако с уверенностью Нингишзида об этом судить не мог. Пришелец оказался сущим докой буквально во всем, практически все умел делать, и в храме было от него столько пользы, что вскоре все прониклись к нему расположением и уже не мыслили жизни без его ловких рук.
Нингишзида же метался между подозрениями и невольной симпатией. Он не мог выбрать нужной линии поведения: была бы здесь Каэ, она бы моментально сказала, друг это или враг, а вот ее жрец мог руководствоваться только интуицией. В Храме Истины действует правило: если уж Ищущий пришел к храму, его отсюда не изгоняют. Также запрещено и заталкивать в храм насильно, в том случае, когда смертный считает себя еще не готовым к этой встрече.
Сейчас жрецу был нужен совет непредвзятого человека, объективный взгляд со стороны, и потому он с особенным нетерпением ожидал появления Агбе, бывшего своего ученика, теперь же – главного помощника и одного из самых близких друзей.
Агбе происходил родом из Тевера, но тридцать сознательных лет своей жизни провел в Сонандане, из них последние десять – в качестве жреца Храма Истины. Он был искренне привязан к Нингишзиде и нередко становился поверенным самых сокровенных тайн своего друга и учителя.
Он появился бесшумно и внезапно – это было его особенным умением – и спросил:
– Ты искал меня?
– По всей Салмакиде, – ответил Нингишзида не оборачиваясь. – У меня проблема, Агбе. Выслушаешь?
– Этого все равно не избежать, мой мудрый учитель. И потому я покоряюсь...
– Ты уже знаком с тем парнем, что явился в храм одновременно или вместе со скаатами – я точно не уверен, – этаким мастером на все руки?
– Если мастер на все руки, то это Аннораттха – больше некому. Он здесь всего несколько дней, а уже починил такое количество вещей, что его просто невозможно не заметить. Хороший человек, спокойный, скромный и с огромным достоинством держится... – Агбе помолчал и продолжил совсем другим тоном:
– Говори, что тебя тревожит, учитель. Я же понимаю, что верховный жрец храма не станет заниматься пустяками.
– Может, это и есть пустяки, – ответил Нингишзида. – Чувства я испытываю смутные, а потому не хотелось бы о них говорить. Просто мне кажется, что где-то я этого Аннораттху видел, хотя имя его мне незнакомо. Я сразу обратил на него внимание, а как дальше быть – не представляю. То мне кажется, что он шпион. То я испытываю к нему странную симпатию. К тому же нельзя всех приходящих в храм подозревать в шпионаже, предательстве или по меньшей мере в неискренности. Ты понаблюдай за ним, Агбе, понаблюдай, познакомься поближе, пока наша Каэ не появилась. Если случится что-нибудь особенное, пусть даже мелочь, только странная, тотчас же дай мне знать.
– Хорошо, учитель. – Агбе широко улыбнулся, потер начинающий лысеть лоб огромным белым платком. В Салмакиде по-прежнему было жарко. – Вот и появилось еще одно действующее лицо в нашей запутанной истории.
– Почему ты думаешь, что появилось? – с интересом спросил Нингишзида.
– А потому, господин верховный жрец, что все, что касается Интагейя Сангасойи – прямо или косвенно, – никогда не происходит просто так. Все имеет смысл и особенное значение. Раз этот человек попался тебе на глаза и чем-то привлек твое внимание – значит, ему суждено сыграть свою роль. Я уже не раз имел возможность в этом убедиться...
Агбе ушел, а Нингишзида так и остался сидеть у фонтана, в центре которого веселый дельфин летел на гребне прозрачной волны из зеленого стекла.
* * *
Она все еще сидела у костра, набираясь сил перед дальней дорогой. На душе было легко и спокойно, как давно уже не бывало. Все неприятности и печали отошли на задний план, а мысль о том, что удалось избежать убийства ни в чем не повинных людей, втянутых в чужую игру, согревала ее. Блаженная тишина, нарушаемая только вскриками ночных птиц и неразборчивым бормотанием лягушек, казалась лучше любой музыки. Каэ отдыхала.
Она была уверена, что на сегодня запас неожиданностей у судьбы исчерпан, и стала медленно уплывать в сон. Прошли те времена, когда беспомощная девушка боялась засыпать под открытым небом, не убедившись прежде, что кто-то стоит на страже, не убедившись в своей безопасности. И сколько раз случалось ей горько разочаровываться. В полусонном сознании мелькнула мысль, окрашенная приятным удивлением: теперь она ничего не боялась. Ибо то, что внушало ей страх, могло настичь ее как во сне, так и наяву; и бесконечным бодрствованием от него было невозможно защититься.
Сквозь полуопущенные ресницы Каэтана заметила, как с противоположной стороны костра зашевелилась и стала расти холмиком земля. Затем почва заколебалась под ней, словно при землетрясении, замигал и закоптил костерок. Каэ почувствовала, что в такт шевелению почвы шевелятся и волосы у нее на голове. Кажется, это она расслабленно рассуждала тут о покое и тишине?
Она уже стояла на ногах, и мечи тускло сверкали в лунном свете, и дракон на шлеме полыхал изумрудными глазами, когда из земли напротив нее начало расти гороподобное существо. И Интагейя Сангасойя тут же успокоилась, увидев длинные белые волосы, заплетенные в тысячи косичек, украшенных звездчатыми сапфирами. Существо поднималось из земли медленно, словно растение, которое пробивается к свету. Вот уже видны могучие плечи, широкая грудь, огромный торс... Великан Тайара высвободился окончательно, отряхнулся, смахивая с себя грунт. Затем уселся у костра, поджав под себя ноги, и улыбнулся. Он был настолько больше Интагейя Сангасойи, что напоминал ей доброжелательно улыбающуюся скалу, нависшую над ней и тревожно храпящим конем.
