— А тебе не кажется, что Лилипупс отлично разобрался бы с обеими проблемами? — осторожно спросила Гризольда у своего избранника.
Лорд какое-то время переваривал полученную информацию.
— В чем проблема, дорогая?! — внезапно озарило его. — Позовем сюда господина Лилипупса! Я думаю, он отлично разберется и с нашим милым союзником — своим новобранцем, и с нашими благородными противниками.
— Какой же ты гений! — с гордостью признала Гризольда. — Мне вот никогда бы такое не пришло в голову.
Довольный призрак зарделся, как облачко, подсвеченное рассветным солнцем.
Где-то в глубине расселины кто-то задохнулся от ужаса.
Но судьба оказалась милостива к Алгернону Огнеликому. Агапию Лилипупсу было не до него.
Современники сдержанно признают, что при прочих несомненных достоинствах бригадный сержант не мог похвастаться нездешней красотой. Внешность его, мягко говоря, была на любителя. Даже самые приукрашенные портреты, в основном призванные открыть зрителю прекрасный внутренний мир прославленного героя, говорят о том, что нос у него был слегка сплющен и не совсем заметен; лицо могло поспорить рельефом с лучшей сковородкой Гописсы; а глаза были немного выпучены — как у рыбы фусикряки, на которую случайно сел зверь Ватабася. Последнее особенно важно, ибо те же очевидцы вспоминают, что ни до, ни после описываемых событий не видели Лилипупса с такими вытаращенными глазами.
Выпучились же они до чрезвычайности по той причине, что Лилипупс не мог уяснить смысл знаков, подаваемых ему мумией герцогского дедушки. Бывалый доктор Дотт утверждал, что Узандаф да Кассар не взвивался так высоко даже после того, как случайно глотнул гремучую смесь для демонических младенцев из пригубного наливайника.
Мумия скакала и прыгала, как юный суслик по весне, и изо всех сил махала сухонькими ручками. Полы мантии развевались, как крылья летучей мыши, точнее — Птусика, то есть беспорядочно и бессмысленно. При этом дедуля издавал занимательные звуки, послушать кои тут же явился весь хор пучеглазых бестий. Энтузиазм старшего Кассара понемногу передался и им, и они принялись подпевать и повизгивать, внося посильную лепту в исполнение этого уникального музыкального произведения.
Впоследствии, однако, стало известно, что Узандаф Ламальва вовсе не пел, и не танцевал, и даже не привлекал женские особи загадочными телодвижениями, а всего только хотел позвать на помощь. Ибо он первый заметил, что с Зелгом стряслась беда.
— Что с вами, милорд? — заинтересовался Бедерхем, вырастая за спиной мумии. — В вашем возрасте эти перемещения могут смутить морально неподготовленных.
— Зелг!!!
— Его высочество успешно справляется с войной. Вы побеждаете, это очевидно.
— Зелг!!!
— Прекрасно выглядит, всем бы так… вот если бы он еще не расплывался… Отчего он расплывается, вы не в курсе?
— А я о чем?!
— Великий Ад! Что с ним?
— Если бы я знал. Боюсь…
— Боюсь, каким-то образом он не уберегся.
— Мало кто, кроме вашего Князя, может пробить латы Аргобба. Он этого не делал. А никто другой и не станет.
— Прошу прощения, Узя, но мы говорим о вашем внуке. Милый мальчик, но доверчив и немного рассеян. Всякий мог его облапошить.
— С него станется. Приведите его сюда! Вы же видите, что творится…
Творилось неладное. Очертания стройной могучей фигуры кассарийского некроманта теряли четкость. Он постепенно превращался в огромное багровое облако, в котором то и дело мелькали лица и морды, крылья и когтистые лапы, чешуйчатые хвосты и силуэты рыцарей. Будто бы всесильное Нечто, боясь превратиться во всепоглощающее Ничто, искало единственно верную форму.
— Что это с милордом? — подозрительно спросил Такангор. — Ему пора принимать капитуляцию, а он что затеял?
— !!! — откровенно высказалась Гризольда.
— Гризя! — охнул Таванель.
— А что я должна сказать? Какой ужас? Так вот это, к твоему сведению, гораздо хуже.
— Гризенька, но это не повод так выражаться.
Фея нервно всунула в рот трубку и сердито ею запыхтела.
— Неужели все так плохо? — огорчился добрый Фафут.
— Увы, — пожал плечами честный лорд. — Сбывается пророчество Каваны. Боюсь накаркать, но, по-моему, Спящий проснулся.
— И что из этого следует?
Фея вкратце обрисовала сложившуюся ситуацию.
— Поразительно, — изумился господин главный бурмасингер. — Есть у меня один капрал — он тоже не любит рассусоливать. Но чтобы так… Какая сила слова!
— Я процитирую? — спросил Бургежа, устраиваясь на плече графа да Унара.
— Без ссылки на источник, — заволновался корректный Таванель. — Все-таки репутация дамы.
— Я понимаю, — согласился военный корреспондент. — Припишем мне. Мне это можно и даже требуется по условиям, так сказать, игры. Вроде бы я потрясен до глубины души, до самых основ. Читатели любят эту грубую откровенность, эту — временами — неприкрытую правду жизни…
— Сейчас он обернется каким-нибудь монстром, — сказала Гризольда, с тревогой наблюдая за бесконечными перевоплощениями Зелга. — Вот вам будет и правда жизни, и последний день Липолесья, и отпевальный конкурс. Всюду успеем.
— А что с ним такое? — заинтересовался маркиз Гизонга. — Мессир Зелг как-то неожиданно переменился в лице.
Кассар как раз стянул с головы шлем, и над панцирем Аргобба торчала неописуемая морда твари, от которой шарахнулись бы самые пропащие обитатели адской бездны.
— Что значит — этикет, — похвалил Такангор. — Нет чтобы сказать — «дрянь какая», или же «вот это харя». А так нежно, деликатно — «переменился в лице»… Маменька бы одобрили… Да, я тоже хотел бы знать, что с ним такое? Чего он так переменился?
— Золотое пламя Ада смешалось с черной кровью некромантов, яд Бэхитехвальда — с голубой водой Караффа, — пояснила Гризольда. — А большего не знает никто.
— Он умрет?
— Надеюсь, нет.
— Мы умрем?
— Надеюсь, нет.
— А конкретнее?
— А конкретнее — караул!!!
* * *
Будущее уже не то, что было раньше.
Поль Валери
Далеко от Липолесья, в библиотеке кассарийского замка внезапно открылась Книга Каваны. Она распахнулась ровно посредине, и абсолютно чистый, слегка желтоватый плотный лист стал заполняться ровными строчками, будто некий невидимый летописец спешил запечатлеть события на память грядущим столетьям.
Но спал тяжелым беспробудным сном ушастый эльф Залипс Многознай; похрапывали гномы, мороки и библиотечные духи. И даже тревожная тень самой любопытной возлюбленной Дотта — той, что с кинжалом в спине, — тосковала по своему кавалеру в тени парковых аллей.
