Рыцари Эрдабайхе стояли сейчас на стенах вместе с остальными защитниками – храбрые, отважные и умелые воины, они были незаменимы в рукопашном бою. Измученные защитники Мараньи ждали первой атаки.
Никто не атакует мощные, прекрасно защищенные башни. Приставные лестницы обычно поднимают у стен в самых доступных местах, и там же обычно ждут нападающих котлы с кипящей смолой, расплавленным оловом, а также камни, бревна и ливень дротиков.
Башни, защищенные толстыми стенами и узкими бойницами, берут приступом в самую последнюю очередь, когда враги уже ворвались в город. Донжон – эта крепость внутри крепости – стоит до последнего.
Никто не мог предвидеть, что именно к башням устремятся быстрые черные бесшумные, невидимые в ночном небе тени. Только когда первый, леденящий душу вопль прорезал гнетущую тишину, когда из-за дверей донжона послышались крики и звон оружия, а также рычание и отвратительный, на нестерпимо высокой ноте, нечеловеческий визг, оказалось, что битва уже в самом разгаре, а защитники Мараньи об этом не знают.
Секахи пролетали над стенами, сбрасывая вниз железные крючья с привязанными к ним канатами из конского волоса и растительных волокон. И как тогутильский гарнизон, так и воины Де Ламертона быстро обнаружили, что это волокно не так легко перерубить или отрезать. Они с яростью кромсали веревки, а их уже тянули снизу варвары и поднимали вверх приставные лестницы, на которых гроздьями висели воины в причудливых костяных доспехах и меховых плащах.
Их искаженные яростью лица были густо покрыты алой краской. Их головы закрывали черепа животных, а в руках они держали причудливое, но смертоносное оружие, которым владели ничуть не хуже, чем рыцари Охриды – своими мечами и секирами.
Факелы гасли с тихим шипением один за другим, когда над ними, свистя крыльями, пролетали кошмарные твари.
Лучники стреляли в темноту, наугад.
Воины, пытавшиеся оттолкнуть лестницы специально припасенными рогатинами, были атакованы секахами и вынуждены отбиваться от них. А нападающие, воспользовавшись короткой передышкой, карабкались вверх с ловкостью горных хищников, какими, собственно, и являлись на самом деле.
Юбер Де Ламертон в растерянности огляделся вокруг. Бой шел одновременно повсюду – на зубчатых стенах, во дворе крепости, на ступенях его дворца, в донжоне. Враги, как горошины из порванного мешка, сыпались откуда только возможно: спрыгивали с небес, поднятые в воздух выносливыми и мощными секахами; ломились в пролом, образовавшийся в стене после того, как воспользовавшийся паникой защитников отряд проломил решетку, закрывающую водосток. Они кололи, рубили, вращали, как жонглеры свои огненные колеса, длинные шесты с широкими косами с обеих сторон.
Вот какой-то варвар мягко, как торитой, приземлился на корточки, тут же выпрямился и почти лениво пронзил костяным трезубцем молодого лучника. Тот издал жалобный, почти птичий крик и свалился кулем под ноги правителю, закатив глаза под веки и скребя пальцами по ступеням.
Небольшой пятачок у самой стены удерживали трое гро-вантаров. Возле них в нелепых позах лежали тела поверженных врагов. Одни уже не шевелились, другие еще куда-то ползли, волоча искалеченные или отрубленные конечности, – пытаясь укрыться от беспощадных воителей либо, напротив, дотянуться до них в последнем броске.
За спиной Де Ламертона вырос воин с двулезвийным топором в руках, и один из гро-вантаров метнул в него нож с тяжелым лепестковым клинком. Комт вздрогнул, когда грузное тело внезапно свалилось ему на плечи, споткнулся, не удержал равновесия и покатился вниз по ступенькам. Это и спасло ему жизнь.
Секахи вынырнул из мрака, напомнив щуку, серебристой молнией вылетающую из темно-зеленой мглы на мелководье, хватающую рыбешек и снова уходящую во тьму. Его когтистые руки были вытянуты, пальцы растопырены, пасть оскалена, и на тонких бескровных губах пузырилась желтая пена. Он был отвратителен и ужасен, и комт невольно вскрикнул. Он заслонился от твари телом убитого варвара, как щитом, а чудовищу, вероятно, было все равно, кого рвать на части и пожирать, ибо оно схватило безжизненного воина и с легкостью подняло свою добычу в воздух. Его соплеменники тут же закружили вокруг счастливца, оглашая ночь требовательными гортанными криками.
Де Ламертон вскочил на ноги (ребра отозвались жгучей болью, он скривился и едва не взвыл, однако бывало и хуже) и скрестил свой клинок с косой одного из нападающих. Враг оказался силен, чересчур силен для противника с поломанными ребрами, но тут комту пригодилась многолетняя выучка. Вот когда он с благодарностью вспомнил своего одноглазого гармоста, заставлявшего его тренироваться с рассвета и до заката и отбиравшего у него книги по садоводству.
Он испытывал боль, он боялся и трепетал, его душа разрывалась на части при виде того, что происходило в Маранье, а руки делали привычную работу. Круговой поворот кисти, обманное движение, защита, удар, защита, выпад, обвод клинка – все. Конец. Алая точка посреди лба еще атакующего врага, который, вероятно, даже не понял, что уже умер.
На помощь своему командиру уже спешили несколько гермагоров и один вольфарг в обагренных кровью доспехах, но, судя по ловкости, с которой они отбивались от нападающих, кровь принадлежала не им, а убитым ими варварам.
Они окружили его, и стали пробиваться к крепостной стене, возле которой трое гро-вантаров по-прежнему удерживали свои позиции. Их отработанные движения были похожи на прекрасный танец; их строгие лица выражали всего лишь сосредоточенность на своей работе; их тела двигались в таком бешеном и невероятном ритме, что впору было остановиться и залюбоваться.
Они стояли трилистником, и спина каждого была закрыта щитом товарища. Три сверкающих клинка с каждым выпадом уносили чью-то жизнь, с каждым взмахом пресекали чью-то судьбу. Неосмотрительный или чересчур голодный секахи подлетел чуть ближе, чем следовало бы, и поплатился за это головой. Она крутящимся шаром отлетела под ноги одному из варваров, тот споткнулся об нее и упал грудью на подставленный рыцарем клинок.
Де Ламертон подумал, что если бы под его началом находилась сотня таких воинов, кто знает, чем обернулось бы даже это, изначально проигранное, сражение. Но троих воинов Пантократора хватит только на то, чтобы погибнуть с честью, показав врагам, что ждет их впереди. Но не на то, чтобы выжить.
Да и куда бы они делись, даже если бы им удалось вырваться из заполненной врагами крепости?
Мирные жители спрятались в храме Пантократора и заперлись в нем. Долг каждого из оставшихся в живых воинов – защищать их до последней капли крови, чтобы потом, представ перед небесным воителем Элипандом, сказать, смело глядя ему в глаза:
– Я сделал все, что мог.
В свалке боя мелькнуло лицо Юнеада Зерба, выхваченное из предрассветной темноты всплеском огня. Пламя разрасталось, становилось все сильнее, освещая площадку перед дворцом и донжоном, – это горела оранжерея, и комт глухо замычал от ненависти.
В считаные часы варвары разрушили то, что он строил долгие годы. Они убили людей, которые стали ему почти родными – во всяком случае, куда ближе его кровных родственников, и растоптали мечту. В ярости он бросился в гущу сражения, не обращая внимания на боль в левом боку, на кровавую пену, которая лопалась на губах, и свистящее дыхание.
