— Вы будете моей туалетной служанкой, дитя мое, —
продолжала Дельмонс. — Будете отвечать за все, что касается этой стороны,
и если докажете свое прилежание, не пройдет и года, как я назначу вас своей
третьей горничной.
— О мадам, — ответила сконфуженная Жюстина, —
я не думала…
— Ах, как я вас понимаю! Это говорит ваша гордость;
скажите, Жюстина, это и есть одна из добродетелей, которые я предполагаю в вас?
— Вы правы, мадам, хотя послушание должно быть на
первом месте, во всяком случае так диктуют мне мое нынешнее положение и мои
злоключения, так что распорядитесь, чтобы меня ознакомили с моими
обязанностями, и будьте уверены в моем прилежании.
— Я сама ознакомлю вас с ними, дорогая, — ответила
Дельмонс, вводя Жюстину в две глухие комнаты, которые находились за стеклянной
перегородкой в элегантном будуаре. — Вот место вашей службы. Здесь, —
продолжала сибаритка, открывая дверь одной из комнаток, уставленной
всевозможными биде и ваннами, — комната для омовения, вы должны
поддерживать здесь чистоту, опорожнять и наполнять эти сосуды. Вторая, —
продолжала Дельмонс, открывая другую дверь, — предназначена для занятий,
так сказать, менее возвышенных: вы видите кресло с отверстием; здесь есть и удобства
в английском духе, но я предпочитаю именно это удобное приспособление. Теперь
вы знаете, девочка моя, чем вам придется заниматься, кстати, эти хрустальные
вазы предназначены для малой нужды. Есть еще одна вещь, о которой я должна вас
предупредить, я понимаю, что. она довольно деликатная, но это стало для меня
привычкой, и мне трудно будет от нее отказаться.
— О чем идет речь, мадам?
— Вы всегда должны присутствовать, когда я делаю здесь
свои дела, и… остальное я скажу тебе на ушко, дитя мое, так как добродетельные
люди обычно краснеют, когда им приходится признаваться в таких причудах: тебе
придется мягкой губкой, которую ты видишь в этом шкафчике красного дерева,
вытирать то, что неизбежно остается на теле после отправления таких грязных
надобностей.
— Мне самой, мадам?
— Да, детка, тебе самой. Девушке, которая была здесь до
тебя, приходилось еще хуже, но ты, милая Жюстина, внимаешь мне уважение, ты
добродетельна, и это меня обязывает…
— Так что же делала девушка, которая служила у вас до
меня?
— То же самое только языком.
— Ах мадам!
— Да, я понимаю, что это нелегко. Вот до чего доводят
нас роскошь, изнеженность и забвение всех общественных обязанностей. Мы
привыкали смотреть на все, что нас окружает, как на предметы, служащие нашим
потребностям… Знатное имя, сто тысяч ливров годовой ренты, уважение, почет —
вот что приводит нас к крайней степени разложения. Но я исправлюсь, дорогая
моя, честное слово я начинаю обращаться в истинную веру, и твой возвышенный
пример довершит это чудо. Столоваться вы будете вместе с моими служанками и
будете получать сто экю в год. Это вас устраивает?
— Увы, мадам, — сказала Жюстина, — несчастье
никогда не торгуется: оно принимает любую помощь, которую ему предлагают, но
признательность с его стороны пропорциональна роду услуг, которые ему
оказывают, и тому способу, каким их оказывают.
— О, вы всем будете довольны, Жюстина, это я вам
обещаю, — заметила Дельмонс. — Только у меня есть свои привычки, и я
прошу вас не заставлять меня отказываться от них… Ах, я забыла показать вам
вашу комнату; она соседствует с теми двумя кабинетами, но совершенно отгорожена
от них; она похожа на крепость… впрочем, довольно симпатичную: хорошая постель,
звонок, которым я могу вас вызвать в случае необходимости. Итак, я оставляю
вас, голубка моя, с чувством удовлетворения, что хоть чем-то угодила вам.
Едва оставшись одна в своей новой комнате, Жюстина снова
разразилась слезами. Что же получается, спрашивала она себя, думая о своей
участи, которая стала, пожалуй, еще хуже, эта женщина привела меня сюда, в свой
дом, по ее словам, из уважения к моим добродетелям, и в то же время ей нравится
унижать меня до такой степени, что она предлагает мне самую низкую и грязную
работу! Почему же, если все люди похожи друг на друга, так необходимо, чтобы
некоторые оказывали другим столь унизительные услуги? О сладкое равенство
природы! Неужели никогда ему не воцариться среди людей?
Тем временем Жюстину позвали к обеду; она познакомилась с
тремя новыми подругами, и все трое были красивы как ангелы. Вечером она
приступила к своим обязанностям: вначале гардеробная, затем биде. Жюстина
послушно водила губкой, промокала, подмывала, вытирала тело хозяйки, и все это
происходило в молчании, которое показалось ей очень странным. Казалось,
достоинство графини Дельмонс не позволяет ей разговаривать со служанкой, или,
может быть — и мы склоняемся к этому предположению, — может быть, мадам
Дельмонс молчала, чтобы ненароком не проговориться и не выдать своих тайных
намерений, касавшихся ее жалкой рабыни.
Однако наблюдательная и сообразительная сирота скоро
заметила, что примеры добродетельности, которые она должна была подавать, не
способствуют превращению ее высокородной госпожи в святую. Пользуясь
отсутствием мужа, плутовка предавалась распутству без зазрения совести; и
оргии, происходившие в дышавшем сладострастием будуаре, расположенном по
соседству с двумя комнатками, которые были вверены заботам Жюстины, убедили ее
в том, что в этой женщине очень мало искренности. Один раз двое или трое
молодых людей вошли в эти кабинеты и грубо оскорбили Жюстину, которая
занималась там своими делами. Она пожаловалась, но ее едва выслушали, тогда
добронравная девушка, укрепившись в намерении в скором времени покинуть этот
дом, тем не менее решила из осторожности потерпеть еще немного. Как-то раз ей
показалось, что она услышала голос Дюбура, она прижалась ухом к двери, но
слышно было плохо. Это был, конечно, Дюбур, однако были приняты все меры
предосторожности, чтобы козни против нее оставались под покровом самой строгой
тайны.
Такая жизнь в сущности спокойная и однообразная,
продолжалась около двух месяцев, когда мадам Дельмонс, не в силах более
сдерживать свои преступные страсти, появилась однажды вечером в туалетной
комнате, подогретая вином и похотью.
— Жюстина, — начала она несколько грубым
тоном, — скоро освободится место моей третьей горничной: Сюзанна, которая
его занимает, влюбилась в моего старшего лакея, и я решила их поженить. Однако,
дитя мое, чтобы заслужить подобное назначение, я потребую от тебя услуг,
отличающихся от тех, что составляли до сих пор твои обязанности.
— О чем идет речь, мадам?
— Мы будем спать вместе, Жюстина, и ты будешь ласкать
меня.
— О мадам, выходит в этом заключается добродетель?
— Как! Ты еще не выбросила из головы свои химеры?
— Химеры, мадам?.. Добродетель вы называете химерой?
— Естественно, мой ангел, и нет на свете более
отвратительной. Добродетели, религий — все это элементарные цепи, над которыми
смеются философы и сокрушить которые им ничего не стоит. Единственные законы
природы — наши страсти, и как только они сталкиваются с добродетелью, она
теряет всякую реальность. Какое-то время я думала, что смогу одолеть сильную
любовь, которую ты мне внушаешь, я постоянно видела тебя рядом и полагала, что
твое присутствие облегчит боль, которую вызвали в моей душе твои глаза, и если
я подвергла тебя столь суровым испытаниям, так для того лишь, что мне
доставляло удовольствие показываться перед тобой без одежды. Но твое
безразличие в конце концов возмутило меня, и теперь я уже не в состоянии
заставить замолчать свои страсти, поэтому ты непременно должна утолить их.
Следуй же за мной, небесная дева.
