— Хорошо, — сказала мне Жозефина, — тогда
бежим, планы мои не изменились: только тебя я вижу своим супругом, только для
тебя хочу жить.
— Легко сделать то, что ты предлагаешь, — ответил
я бедной дурочке, — вот чек на сто тысяч экю, который вручил мне
опекунский совет для приобретения земли для тебя, возьмем эти деньги и
исчезнем.
— Я готова, — сказала Жозефина, — но обещай
мне выполнить одно условие.
— Назови его.
— Ты никогда не забудешь жертв, которые я принесла ради
тебя… И ты никогда меня не оставишь.
Вы понимаете, друзья мои, каким сладко-лживым тоном
произносил я клятвы, выполнять которые не имел никакого желания.
Мы исчезли. На седьмой день нашего путешествия мы достигли
Бордо, где я собирался провести какое-то время, прежде чем уехать в Испанию,
страну, которую Жозефина избрала для нашего убежища и для заключения брака.
Погода становилась все хуже день ото дня, поэтому, не надеясь на то, что мы
сумеем пересечь горы до весны, моя спутница предложила мне завершить
путешествие в этом городе.
— Ангел мой, — ответил я этой невинной
душе, — предлагаемая тобою церемония представляется мне совершенно
бесполезной, и мне кажется, что для успеха наших дел гораздо лучше, если нас
будут считать не супругами, а братом и сестрой, тем более что оба мы
расточительны, и ста тысяч экю нам хватит ненадолго. Давай лучше торговать твоим
телом, Жозефина, и пусть твои прелести дадут нам средства к существованию.
— О друг мой, какое чудовищное предложение!
— Но это самое разумное, которое поможет нам выжить, я
увез тебя только для того, чтобы осуществить этот план; любовь — это химера,
дитя мое, реальностью является лишь золото, и его надо заработать любой ценой.
— Так вот какова цена твоих клятв!
— Пришло время, Жозефина, открываться перед тобой, знай
же, что я никогда не испытывал ничего похожего на любовь; я наслаждаюсь
женщинами, но я их презираю, более того, я начинаю их ненавидеть после того,
как утихнет моя страсть, я терплю их рядом с собой, пока они полезны для моего
благополучия, но когда они заговаривают о чувствах, я их прогоняю. Поэтому не
требуй от меня другого и предоставь мне заботу о твоем пропитании: я лжив,
хитер, изворотлив, я поведу тебя от одной авантюры к другой, и благодаря моим
советам ты станешь самой знаменитой блудницей, какую знал мир.
— Чтобы я стала блудницей!
— Разве не была ты ею для своего отца или брата? Не была
моей шлюхой? Вот уж здесь твое целомудрие совсем неуместно.
Глубокие вздохи и потоки слез то и дело прерывали
страдальческие фразы, которые хотела произнести Жозефина, ее приступ отчаяния
был ужасен, и когда она увидела, что я тверд в своем намерении, что нет никакой
надежды меня разжалобить, несчастная, которая не хотела, по крайней мере,
терять надежду остаться радом со мной, ибо она еще любила меня в своем безумии,
согласилась на все, и мы перешли к обсуждению моего восхитительного плана.
Да, друзья мои, именно восхитительного: что может быть
приятнее, чем обеспечить себе роскошную жизнь за счет глупости и доверчивости
других? Не надо бояться ни бурь, ни ураганов со стороны природы, и глупость
человеческая, вечная и неизменная, приносит тому, кто на нее рассчитывает,
богатства, какие не смогут дать все рудники Перу. Я чувствовал в себе
необычайный подъем для того, чтобы вести вперед наше новое судно, Жозефина
имела все, чтобы крепко держать в руках штурвал, и мы пустились в плавание.
Роскошно обставленный дом, множество лакеев, лошадей,
первоклассный повар — одним словом, все, что ослепляет богатых людей, привлекло
к нам немало идиотов. Первым объявился старый еврей, негоциант, известный как
своим богатством, так и распутством, Жозефина вела себя прекрасно, и сделка
была заключена незамедлительно. Но у этого Креза были свои фантазии, и
поскольку он платил за них десять тысяч франков в месяц, от нас требовалось
абсолютное повиновение.
Вот в чем заключалась мания этого бравого потомка Савла.
Абрам Пексото хотел, чтобы две красивые девушки, которых он
приставил в услужение Жозефины, ласкали ее на его глазах в будуаре,
обставленном зеркалами, принимая самые разные позы. В это время Пексото
возбуждали два очаровательных педераста; эта первая сцена продолжалась около
часа, после чего юноши содомировали горничных, а Пексото содомировал содомитов.
Достаточно возбудившись предварительными упражнениями, он приказывал положить
свою любовницу на пол, как будто она была мертва, еврея привязывали веревками
за руки и за член, и оба юноши два или три раза проводили его вокруг
неподвижного тела с криками: «Она умерла, блудница! Она умерла, это ты убил
ее!» Девушки шли следом и подгоняли его розгами. Затем родич Иисуса Христа
останавливался и восклицал: «Поднимите же ее, раз она умерла». Тело укладывали
на край дивана. Еврей совершал содомию, и пока он трудился над тем, чтобы
сбросить сперму в анус якобы мертвой женщины, оба ганимеда, чтобы ускорить
извержение, подставляли ему свои зады для целования и не переставали вопить:
«Да! Да! Она умерла, спасти ее нельзя!» А девушки продолжали рвать розгами
костлявое седалище селадона.
Услышав о прихотях старика, Жозефина немного всплакнула, но
когда я убедил ее, что она должна быть рада отделаться так легко и что в избранном
ею ремесле бывают приключения посерьезнее, что сто двадцать тысяч ливров ренты,
прибавленных за такую услугу, стоят того, чтобы согласиться, она смирилась.
Песото сам привел двух педерастов и двух субреток, отдельно заплатил за их
обустройство и питание и на следующий день перебрался и сам. Считая меня братом
Жозефины, он не испытывал никакой ревности, и в продолжении года мы вели за
счет Абрама жизнь, менее всего соответствующую израильским законам.
По прошествии этого времени Жозефине показалось, что ее
любовник не относится к ней с прежним энтузиазмом.
— Нельзя допустить пресыщения, — тотчас
встревожился я, — но если больше нечего рассчитывать на Пексото, надо
выдоить из него все возможное.
Я знал, что еврей, до некоторой степени доверявший мне, недавно
получил полтора миллиона ливров в виде векселей. Я устроил так, чтобы Жозефины
не было в доме в то время, когда она обычно обслуживала его.
— Где твоя сестра, Жером? — спросил он, не найдя
ее.
— Сударь, — ответил я, — она только что ушла
к вам в большой печали; она распорядилась, чтобы, если вы придете в ее
отсутствие, вам подали ужин, а она скоро вернется. Однако, сударь, причина ее
печали очень серьезная, Жозефина так спешила увидеться и поговорить с вами, и я
боюсь, что не встретив вас, она может что-нибудь сотворить с собой от отчаяния.
— Беги туда, — сказал мне Абрам, — не теряй
ни минуты; если ей нужны деньги, вот тебе бланк с моей подписью на моего
кассира, поставь там необходимую сумму — двадцать… тридцать тысяч
франков, — не стесняйся, дружище, я знаю, что ты человек разумный и не
станешь злоупотреблять моим доверием.
