— Черт побери! Я могу в это поверить, — перебил
Северино, сопроводив свое восклицание обильным излиянием в зад одной из самых
красивых девушек, присутствующих на ужине. — Да, разрази меня гром! Я верю
в это, ибо живо представил себе эту потрясающую сцену, и наш собрат Жером
должен был испытать необыкновенное удовольствие, если судить по тому, которое я
получил, слушая его рассказ.
— Нам необходимо завести себе такую машину, —
сказал Амбруаз, который понуждал Жюстину ласкать себя, — и я хочу заявить,
что первой я посажу на нее вот эту девку.
— Продолжай, продолжай, Жером, — сказал Сильвестр,
демонстрируя свой орган, твердый как железный стержень, — иначе ты
заставишь нас всех кончить, если мы еще немного задержимся на этой
восхитительной мысли.
— Во время моих многочисленных поездок в
Мессину, — возобновил повествование Жером, — я познакомился с нашими
любезными коллегами-бенедиктинцами из знаменитого аббатства Святого Николая
Ассенского; они великодушно пригласили меня в свой дом и сад, и за обедом я
встретился с отцом Бонифацио из Болоньи, одним из самых блестящих либертенов,
каких я знал в своей жизни. Сходство наших характеров близко сдружило нас, и мы
поведали друг другу множество занимательных вещей.
— Вы думаете, Жером, — сказал он мне
однажды, — что мы лишены здесь удовольствий, которыми вволю наслаждаются
светские люди. Нет, мой друг, если так, то вы сильно ошибаетесь… Если бы вы
были членом ордена, я мог бы раскрыть вам его секреты, впрочем, при вашем
богатстве, вступить в него легче легкого.
— Но как быть с земельными владениями, которые я
приобрел на вашем острове?
— Это еще одна причина для вашего вступления, —
заверил меня Бонифацио. — Ваши владения останутся при вас, и вас примут с
распростертыми объятиями и сразу посвятят во все тайны ордена.
Эта идея захватила меня необыкновенно. Гарантия
удовлетворить и увеличить мои пороки под маской религиозности, надежда, о
которой также намекнул мне Бонифацио, сделаться высшим посредником между
человеком и его придуманным Богом, еще более сладостная надежда осквернять
гнусную исповедь, чтобы безнаказанно обкрадывать стариков и старух и срывать
цветы невинности у молодых — все это возбуждало меня несказанно, и через восемь
дней после этого разговора я имел честь надеть на себя монашескую сбрую и
оказаться причастным ко всем утехам этих распутников. Вы не поверите, друзья
мои, но уважение и почтение к духовенству в этой стране совсем не такое, как во
Франции: не было в Мессине ни одной семьи, чьи секреты не знали бы и чьим
доверием не пользовались эти мерзавцы! Поэтому нетрудно догадаться, как они
распоряжались и тем и другим. Что же касается внутренних мер предосторожности,
разумеется, они были столь же строги у бенедиктинцев Святого Николая
Ассенского, что и ваши.
В громадных подземельях, известных лишь самым почетным
членам ордена, можно было найти в изобилии все, что могли предложить Италия,
Греция и Сицилия самого прекрасного материала в смысле юношей и девиц; как и
здесь, там торжествовал инцест, я видел монахов, которые сношали уже пятое свое
поколение после того, как насладились четырьмя предыдущими. Единственная
разница между теми отшельниками и вами заключается в том, что они даже не давали
себе труда скрывать сокровища в своем огромном склепе и никогда туда не
спускались. Образцы того, что они скопили, были выставлены в миниатюре в тайном
кабинете их апартаментов, куда по первому сигналу доставляли все, чего
требовали их фаллосы, таким образом не было ни единой минуты, когда бы они не
наслаждались или великолепной кухней или восхитительными предметами,
населявшими их сераль. Что же касательно до их извращенных прихотей, они были
так же необычны, как и ваши, и оказавшись в вашей обители, эти достойные люди
убедили бы вас в том, что всюду, где религия питает распутство, его плоды
всегда одинаково сладки.
Самая необычная страсть, которую я обнаружил в среде этих
вдовствующих монахов, была у дома Хризостома, настоятеля монастыря. Он мог
насладиться только отравленной девушкой: он содомировал ее во время жестоких
предсмертных конвульсий, в то время как двое мужчин по очереди прочищали ему
задницу и пороли его. Если девица не испускала дух во время операции, он
закалывал ее кинжалом во время оргазма. Если она умирала долго, он дожидался ее
последнего вздоха, чтобы наполнить ее зад спермой.
С этими святыми отцами я окончательно развратился и
укоренился в своих принципах да так, что с тех пор ничто иное не смогло бы
возбудить меня.
— Друг мой, — сказал я как-то раз Бонифацио года
через два такой эпикурейской жизни, — все, что мы делаем, бесспорно очень
приятно, но предметы, которыми мы наслаждаемся, попали сюда благодаря силе, и
признаться, в таком качестве они возбуждают меня меньше, чем если бы достались
мне посредством искусства или хитрости. Я в достаточной мере проникся твоими
привычками и теперь для осуществления моих планов мне не хватает лишь
священного трибунала исповеди. Обещаю тебе, что очень скоро буду заседать в
нем, как ты мне и предрекал. Эта мысль захватила меня безумно, просто
невероятно, до такой степени я рассчитываю на то, что принесет мне эта новая
должность, на которой я смогу тешить одновременно и мою алчность и мою
развращенность.
— Хорошо, — сказал Бонифацио, — нет ничего
проще. Спустя неделю он вручил мне ключ от исповедальни часовни Богоматери и
прибавил:
— Ступайте, счастливейший из смертных, вот
сладострастный будуар, куда вы так стремились: пользуйтесь им всласть,
оскверните здесь по меньшей мере столько нежных предметов, сколько я испортил
за восемь лет, чтобы я не жалел о том, что привел вас сюда.
Эта новая ступень привела меня в такой восторг, что я не
спал всю ночь. На следующий день, с рассветом, я был на месте, и поскольку как
раз были пасхальные праздники, утро мое прошло не так плохо. Не буду докучать
вам всей чепухой, которая обрушилась на меня потоком, расскажу лишь о девице
четырнадцати лет по имени Фрозина из благородной семьи с таким очаровательным
личиком, что она скрывала его под вуалью, чтобы избежать любопытных взглядов
толпы. Фрозина раскрылась передо мной со всем пылом своего возраста. Ее сердце
до сих пор молчало, хотя ни одна девушка в Мессине не имела столько обожателей,
однако ее темперамент уже давал себя знать. Своими ловкими вопросами я подвинул
ее юную и наивную душу к тому, чего она не ведала.
— Вы страдаете, милое дитя, — говорил я с
участием, — я вижу это, но вы сами виноваты: целомудрие не требует того,
чтобы вы пожертвовали ради него своей природой; ваши родители обманывают вас
насчет аскетизма добродетели. Они изображают ее жестоким и несправедливым
образом. Подумайте сами, как можете вы оскорбить природу, которая вас сотворила
и внушила вам страстные желания, если уступите ей? Все здесь зависит от вашего
выбора: если он окажется правильным, вам не в чем будет каяться. Я предлагаю
вам и свои советы и свои услуги, но это надо хранить в Тайне, ибо не всем
приходящим исповедаться я оказываю такую честь, и ревность, которая может
появиться у них, вас погубит. Приходите завтра ровно в полдень в эту часовню, я
проведу вас к себе и уверяю, — что вы уйдете счастливой и успокоенной.
Только избавьтесь от этой докучливой дуэньи, которая ходит за вами по пятам, и
приходите одна; скажите, что я жду вас для набожной беседы, и пусть она придет
за вами в два часа.
