Эмбер снова написал то, что я продиктовал. Во главе шайки
головорезов, которым было заплачено золотом, я явился в сельское поместье
тетки; я заколол ее собственноручно, мои люди, которым я разрешил грабить все,
что попадется, быстро разделались с прислугой. Эфемию отвезли в загородный дом
под Марселем, куда я пригласил Елену и Эмбера.
— Друг мой, — сказал я молодому человеку, — я
все для вас сделал, пора расплачиваться.
— Что вы требуете?
— Вашу задницу.
— Мою задницу?
— Вы не получите Эфемию, пока не удовлетворите мою
просьбу.
— Жером, вы же знаете, что я ненавижу такие мерзости!
— Ваша любовница, Эмбер, в соседней комнате. — Я
дал знак прижать ухо к стене, чтобы услышать разговор, который вели между собой
Елена и Эфемия. — Если вы не предоставите в мое распоряжение ваш зад, вы
ее не получите.
— Хорошо, наслаждайтесь, негодяй, только чтобы Эфемия
не узнала об этом… Иначе она будет меня презирать.
— Ну что вы! Поверьте мне…
И тут мой вздыбленный член вонзился в самый изящный зад,
каким я обладал в своей жизни. Я от всей души отдраил юного красавца, я залил
ему потроха спермой, но так и не успокоил свою безумную похоть. Дело в том, что
я задумал ужасные вещи, ужасных дел требовала моя испорченная душа.
— Одну минуту, — сказал я юноше, выбираясь из его
зада, запер его в своей комнате и поспешил к Эфемии.
— Подержи-ка эту девицу, — приказал я Елене, мне
надо с ней позабавиться.
Послышались крики, их тотчас подавили жестокие меры, и вот я
блаженствую в очаровательной нетронутой вагине возлюбленной человека, в чьей
заднице я только что вкусил неземное наслаждение.
— Приведи сюда юношу, запертого в соседней комнате,
кивнул я Елене, — да захвати с собой одного из моих людей, и пусть он
держит его покрепче.
Появился Эмбер. Если его изумление было невыразимо, то не
меньшим было мое удовольствие в тот момент.
— Подлец! — завопил Эмбер, пытаясь броситься на
меня. — Мерзкое чудовище!
Но его держали надежно.
— Друг мой, — обратился я к молодому человеку, не обращая
внимания на его угрозы, — ты видишь этот кинжал? Я всажу его в грудь
предмета твоих желаний, если только ты не дашь мне поцеловать твой зад, пока я
занимаюсь другим делом.
Эмбер затрясся; его подруга, которая была не в силах
говорить, кивком головы попросила его уступить, и он встал в нужную позу. Это
было для меня сигналом сменить позицию: я проворно перебрался из влагалища в
анус, почти не прерывая акта, и ошалел от блаженства, лобзая ягодица любовника
и содомируя при этом любовницу. Но несчастный Эмбер, за которым зорко следила
Елена, не знал, до какой степени доходит мое коварство в самый сладостный
момент извержения… В тот самый момент, когда моя душа, душа распутника, с
наслаждением погружалась в последнюю и самую волнующую бездну порока, я заставил
его обернуться; я показал ему его любовницу, залитую кровью, предательски
пронзенную моим кинжалом в сердце и в обе груди. Он рухнул на пол без сознания.
Елена привела его в чувство, но он открыл глаза только затем, чтобы увидеть,
как умирает Эфемия, и осыпать меня оскорблениями.
— Глупый юноша, — сказал я ему, наслаждаясь своим
злодеянием, — вот твои записки, которыми ты себя изобличил. Если скажешь
хоть слово, ты погиб: это убийство ляжет на тебя; мы с Еленой подтвердим твой
жестокий поступок, и ты сдохнешь на эшафоте. Я еще не насытился и снова хочу
твою задницу. Однажды я уже сношал девицу на трупе ее любовника, а сегодня
намерен насладиться любовником на трупе его возлюбленной, чтобы сравнить эти
два ощущения и определить, которое из них приятнее.
Никогда еще я не испытывал подобного безумия: Елена
прижималась к моим губам своим прекрасным задом, лакей прочищал мне задний
проход, я сношал поочередно Эмбера и труп Эфемии.
Устав от ужасов, я послал за представителем правосудия. Мы с
Еленой обвинили Эмбера, доказательством послужили записки. Я прибавил, что он
тайком от нас привел свою любовницу в этот дом и убил ее: вот до чего довела
его ревность. Несмотря на юный возраст, Эмбера признали виновным и казнили. И я
испустил крик восторга! Я, орудие и автор всех этих злодейств, живу и
здравствую!
Судьба предоставила мне возможность совершить и другие, хотя
и пришлось сделать небольшую передышку. Я не надеялся на Елену — она была
болтлива — и применил принцип Макиавелли: «Либо никогда не следует заводить сообщников,
говорил этот великий человек, — либо надо уничтожить их, как только они
сделают свое дело». В том же месяце, в том же доме, в той же самой комнате, я
предал Елену смерти, мучительнее которой не испытывала ни одна из моих жертв.
Затем спокойно возвратился в Марсель благословить судьбу, которой всегда угодно
помогать моим злодеяниям.
Я провел в том городе еще несколько лет, и за это время со
мной не произошло ничего, достойного вашего внимания — все, как обычно: много
распутства, много шалостей, несколько тайных убийств, но ничего выдающегося.
Тогда-то я и услышал о вашей знаменитой обители СентМари-де Буа. Желание
присоединиться к вам заставило меня вспомнить о моем прежнем сане. Я узнал, что
это возможно через посредство пожертвований в пользу ватиканского суда. Я
поспешил в столицу христианского суеверия, побывал у его святейшества, испросил
позволения вернуться в орден; я отдал половину своего состояния Церкви и
благодаря такой щедрости добился восстановления всех моих прав и направления в
обитель Святой Марии. Так я стал одним из вас, уважаемые собратья. Дай Бог,
чтобы я остался здесь надолго! Ибо, если порок обладает привлекательностью в
ином месте, еще более притягателен он здесь, где, процветая под этой мирной
сенью, он избавлен от всех неожиданностей и опасностей, которые слишком часто
сопутствуют ему в мирской жизни!
Глава 13
Конец приключений в монастыре. — Как Жюстине удалось
покинуть его. — Постоялый двор, который путникам лучше обходить стороной
Выслушанная повесть не только не утихомирила возбужденное
общество, как на то надеялся Северино, но, напротив, настолько вскружила
головы, что было решено немедленно поменять предметы распутства.
— Оставим только шестерых женщин, — подал голос
Амбруаз, — остальных заменим мальчиками. Мне надоело в течение целых
четырех часов видеть лишь грязные влагалища и растрепанные груди, между тем как
у нас достаточно красивых ганимедов.
— Хорошо сказано, — одобрил Северино, взбесившийся
фаллос которого торчал на шесть дюймов выше стола. — Пусть приведут
поскорее шестерых мальчиков, а из девиц оставим Жюстину, Октавию и этих
четверых красоток, которые в настоящий момент ублажают нашего Жерома.
На сцене произошли изменения; появились юноши, и наши монахи
стали заниматься содомией, а девушки служили только объектом жестоких утех.
