Легко догадаться, что выбор Жюстины был обусловлен их
изощренной жестокостью. Они знали исключительную ее чувствительность, знали,
что она — близкая подруга Октавии: что еще требовалось, чтобы выбор пал на нее?
Точно так же поступили с девушкой по имени Флер д'Эпин, красивой, нежной,
двадцатилетнего возраста и самой преданной подругой Мариетты: она тоже должна
была присутствовать на этом погребальном празднестве. Все эти детали лучше
всего характеризуют порочную душу наших злодеев, поэтому мы не могли опустить
их.
Десять других женщин от пятнадцати до двадцати пяти лет и красоты
неописуемой, шестеро юных педерастов, подобранных по признаку изящества из
возрастной группы от тринадцати до пятнадцати, шесть
двадцати-двадцатипятилетних долбильщиков, отличавшихся необыкновенной толщиной
или длиной членов, наконец, три дуэньи возрастом от тридцати до сорока лет для
различных услуг — такие предметы предназначались для адской церемонии
жертвоприношения.
Ужин, как известно, происходил в подвале рядом с темницей,
где уже были заперты жертвы. Собираться начали с наступлением темноты, однако
обычай требовал в таких случаях, чтобы каждый монах провел один час в своей
келье в обществе двух девушек или двух мальчиков из числа приглашенных, и для
этого Сильвестр, отец одной из жертв, пожелал уединиться с Жюстиной и другой
девушкой из того же класса, Авророй, почти столь же очаровательной, как наша
героиня.
Мы немного расскажем о церемониях, предшествовавших главному
событию.
Монах, погрузившись в глубокое кресло, с расстегнутыми
панталонами, а чаще всего совершенно голый от пояса и ниже, добродушно
выслушивал одну из девушек, которая должна была приблизиться к нему с розгами в
руках и примерно с такими словами:
— Итак, ты все решил, злодей! Ты собираешься запятнать
себя самым ужасным из преступлений — убийством?
— Надеюсь на это.
— О чудовище! Неужели никакие советы, никакие
предостережения людские и небесные не могут отвратить тебя от этого ужаса?
— Нет ни человеческой, ни небесной силы, которая была
бы способна остановить меня.
— А как же Бог, который все видит?
— Я смеюсь над Богом.
— А ад, который тебя ожидает?
— Я не боюсь ада.
— Но люди, которые когда-нибудь разоблачат твои
злодеяния?
— Я плевал на людей и на их мнения; я думаю только о
пороке, люблю только порок, дышу только ради порока, и один порок сопутствует
мне в жизни.
Затем следовало покрасочнее описать суть злодеяния вместе с
его подробностями и его последствиями и в конце концов воскликнуть (в данном
случае эти слова были обращены к Сильвестру, и произносила их Жюстина):
— О, несчастный! Неужели ты забыл, что речь идет о
твоей дочери, что это ее ты хочешь уничтожить — такое прелестное создание,
кровь и плоть твою?
— Эти узы ничего не значат для меня, скорее, они еще
больше подвигают меня на этот поступок; я бы хотел чтобы была еще ближе, еще
красивее, еще нежнее и т.д.
Тогда обе женщины хватали злодея; одна держала его, другая
порола изо всех сил; они менялись местами и не переставали поносить пациента
оскорблениями и упреками, смысл которых зависел от преступления, задуманного
им. Когда он начинал истекать кровью, они по очереди опускались на колени перед
его фаллосом и брали его в рот, стараясь вдохнуть в него силы. Затем монах
заставлял их раздеться и приступал к всевозможным гнусностям и издевательствам,
но при одном условии: на теле девушек не должно было оставаться следов, чтобы
на церемонию они явились в подобающем виде.
Сильвестр в точности исполнил все, что было описано выше, и,
завершая предварительные процедуры, он свалил Аврору и Жюстину, связал их
вместе и некоторое время сношал обеих в вагину. После чего похлопал их по
ягодицам, похлестал по щекам, приказал облобызать свой зад и облизать заднее
отверстие в знак их глубокого почтения; распалив себя таким способом и
предвкушая высшее наслаждение от предстоящего детоубийства, он спустился в
подвал, опираясь на девушек, которые, как того требовали правила, должны были
исполнять при нем обязанности дежурных.
Все уже были в сборе, Сильвестр пришел последним. Обе
жертвы, облаченные в черный креп с кипарисовым венком на голове, стояли рядом
на пьедестале, возвышавшемся до уровня стола. Октавия стояла к обществу лицом,
Мариетта — задом; их креповые одеяния были подняты до пояса и позволяли видеть
соответствующие места. Женщины выстроились в одну шеренгу, две группы мужчин
встали по другую строну, монахи остались в середине, а трое дуэний окружили
жертвы. Сильвестр поднялся на трибуну перед пьедесталом и произнес следующую
речь:
— Если и есть что-то святое в природе, друзья мои, так
это, без сомнения, неписанное право распоряжаться существами, себе подобными,
которое она предоставляет человеку. Убийство же есть первейший из законов
природы, непостижимой для глупцов, но понятной для таких философов, как мы;
именно через посредство убийства она каждодневно вступает в свои права, которые
отнимает у нее принцип размножения; без убийств, частных или политических, мир
был бы населен до такой степени, что жить в нем стало бы невозможно. И уж,
конечно, когда убийство становится удовольствием, как в нашем случае, не
совершить его было бы просто непростительно. Может ли быть что-нибудь приятнее,
чем избавиться от женщины, которой вы долгое время наслаждались? Какой это
дивный способ усладить свои прихоти и вкусы! Какое это пиршество для тела и
души! Посмотрите на этот зад, — продолжал оратор, указывая на
Мариетту, — этот зад, который так долго служил нашим удовольствиям;
посмотрите на эту вагину, — он указал на Октавию, — которая, хотя
появилась здесь недавно, не меньше служила утехой для наших членов! Так не пора
ли отправить сегодня эти столь презренные предметы, в лоно небытия, из которого
они и вышли только для нашего наслаждения? О, друзья мои! Какое это блаженство!
Через несколько часов земля примет эту гнусную плоть, которая больше не будет
отвращать наши пресыщенные желания, оскорблять наш взор… Через несколько часов
этих ничтожеств не будет, и даже воспоминания о них не останется, разве что мы
будем вспоминать обеих в предсмертных муках. Одна из них, Октавия — красивая,
нежная, робкая, добродетельная, честная и чувствительная, — обладала самым
роскошным на свете телом, до была мало соблазнительна; она так и не рассталась
со своей природной гордостью, и вы прекрасно помните, как совсем недавно вам
приходилось назначать ей самые разные наказания, предусмотренные вашими
правилами за проступки, которые она совершала постоянно. Она не могла скрывать
свое отвращение к вашим привычкам, свой ужас перед вашими священными обычаями,
свою ненависть к вашим уважаемым персонам; вы знаете, как она, верная своим
ужасным религиозным принципам, часто обращалась к своему Богу, даже в моменты,
когда служила вашим утехам. Мне известно, что такие случаи замечал Жером; он
любил ее задницу и пользовался ею почти каждый день, хотя Жером больше не
питает к ней ничего, хотя ее ротик стал его единственным прибежищем по причине
ее дебильности, вы знаете, что он, соблазненный великолепными ягодицами этой
девицы, содомировал ее более двадцати раз. Между тем приговор вынесен именно по
просьбе самого Жерома, и ему принадлежит право — думаю вы с этим согласитесь —
быть первым и самым рьяным палачом Октавии. Посмотрите, друзья мои, посмотрите
внимательно, какими жадными глазами он ее сверлит — не напоминает ли он льва,
подстерегающего вкусного ягненка? Ах, блаженные плоды пресыщения! Вы
размягчаете пружины души и в то же время порождаете самые сладостные ощущения
распутства! Рядом с красавицей Октанией вы видите Мариетту; ягодицы, которые
она демонстрирует, долго воспламеняли ваши желания; нет ни одного
сладострастного эпизода на свете, который вы бы с ней не испробовали. О,
природа! Позволь мне пролить здесь несколько слезинок…
