Северино прочистил обе задницы, запечатлев на каждой
красноречивые следы своей жестокости.
Клемент не совокуплялся, зато изрядно потрепал обе жертвы.
Антонин прочистил им вагины, затем обеспокоясь, как бы они
не забеременели, засунул в каждую длинную иглу, да так глубоко и тщательно, что
отыскать ее не было никакой возможности.
Амбруаз совершил с ними содомию и сдавил им груди настолько
сильно, что они потеряли сознание.
Сильвестр сношал их во влагалище, оставив на их животе,
спине и ягодицах более двадцати глубоких порезов, нанесенных острым ножом. Он
испытал оргазм, вспоров правую щеку дочери.
Жером отстегал их девятихвостой плетью со стальными
наконечниками, которая измочалила их до крови и вырвала несколько кусочков
плоти на ягодицах, после чего долго сношал их в рот.
На этом процедура закончилась, возобновился круговой обход.
Монахи вернулись по своим углам, захватив с собой девушек или юношей, или и тех
и других, повинуясь желаниям, которые их возбуждали в тот момент.
Жюстина была при Амбруазе. И надо же было случиться, что
этот злодей потребовал, чтобы она истязала Октавию, свою любимую подругу! Когда
она отказалась, общество тут же собралось для обсуждения столь серьезного
проступка. Открыли карательный кодекс: Жюстина подпадала под действие седьмой
статьи. Но поскольку речь шла о четырехстах ударах кнутом, трое монахов
предложили подвергнуть ее действию статьи двенадцатой, трое других высказались
против, но не потому, что сочли это дело слишком суровым наказанием, а просто
по той причине, что к двум сотням ударов от руки каждого монаха, кои были ей
выданы немедленно и с тем остервенением, которое обыкновенно сопровождало
похоть этих господ.
Флер д'Эпин, обслуживающая Сильвестра, вскоре была уличена в
проступке того де рода: жестокосердный отец Мариетты хотел заставить подругу
дочери заклеймить ей грудь каленым железом. Флер д'Эпин воспротивилась,
Сильвестр, взбесившийся Сильвестр, который возбудился как мул и сперма которого
сочилась со всех пор, самолично занялся экзекуцией и, вооружившись дубиной, так
жестоко избил несчастную, что ее пришлось унести полумертвую. Это уже было
нарушение прав общества: Северино потребовал у Сильвестра объяснений. Наказания
должны были выноситься всем обществом и приводиться в исполнение сообща, но в
данном случае возбуждение было велико, проступок был слишком дерзок, и
Сильвестр не сдержался и несколько переусердствовал.
Вызвали другую девушку и забыли об этом прискорбном событии,
которое, скорее всего, стоило жизни бедной Флер д'Эпин. Между тем жестокости
продолжались и дошли до того, что если бы их не прервали приглашением к столу,
жертвы не смогли бы дожить до срока, который предписывали правила таких оргий.
Итак, обреченных поручили заботам дуэний, которые их обмыли перевязали, смазали
элексирами и снова установили на пьедестал, где они оставались обнаженными в
продолжении ужина, подвергаясь всем гнусностям, рождавшимся в воспаленном мозгу
монахов.
Нетрудно предположить, что на подобных празднествах похоть,
сладострастие и жестокость всегда доходили до предела. В этот раз монахи
пожелали трапезничать только на ягодицах нескольких девушек, остальные
примостившись на полу у их ног, лизали им члены и яички; свечи вставили в анусы
мальчиков, обедающие пользовались салфетками, которыми до этого две недели
подтирали задницу, а по углам стола возвышались четыре кучки дерьма. Три дуэньи
обслуживали монахов и подливали им вина, которым предварительно помыли себе
ягодицы, задний проход, влагалище, подмышки и рот. Помимо этого под рукой у
каждого монаха лежал небольшой лук со стрелами, время от времени они
забавлялись тем, что посылали их в тело жертв, и при каждом попадании брызгал
фонтанчик крови, которая заливала пьедестал.
Что до пищи, она была превосходна во всех отношениях: обилия,
сытности, изысканности; самые редкостные вина подавались вперемежку с легкими
закусками, ликеры были самые выдержанные, и головы очень скоро затуманились.
— Я не знаю ничего, — проговорил Амбруаз
заплетающимся языком, — что бы лучше сочеталось, чем радости пьянства,
гурманства, сладострастия и жестокости: невозможно предугадать, что вам придет
в хмельную голову, а силы, которые придает Бахус богине сластолюбия, всегда
оказываются ей как нельзя кстати.
— Это настолько справедливо, — добавил
Антонин, — что я никогда не занимался утехами, не напившись как следует,
ибо только в таком состоянии я чувствую себя в форме.
— А вот наши потаскухи, — заметил Северино, —
вряд ли в восторге от этого, потому что, когда вино и ликеры нас воспламеняют,
им приходится несладко.
В этот момент из-под стола раздался ужасный крик:
Северино без всякого повода, с единственным намерением
совершить злодейство, только что вонзил нож в левую грудь восемнадцатилетней
девушки, прекрасной как Венера, которая сосала его. Ручьем хлынул кровь,
несчастная свалилась без чувств. Хотя Северино был старшим, у него спросили о
причине такой жесткости.
— Она меня укусила, — спокойно отвечал он, —
и я ей отомстил.
— Черт побери, — заворчал Клемент, — это
очень серьезный поступок; я требую наказать мерзавку в соответствии с
пятнадцатой статьей нашего кодекса, который предписывает на час подвесить за
ноги ту, которая неуважительно отнеслась к монахам.
— Да, — согласился Жером, — но это касается
обыденной жизни, а в разгар сладострастных утех это еще более серьезное
преступление: речь идет, как минимум, о двух месяцах в темнице на хлебе и воде
и о порке по два раза на дню, так что я требую соблюсти правила.
— Мне кажется, — вставил Сильвестр, — этот
случай не вписывается в наш кодекс, поэтому наказание должно быть строгим и в
то же время не обязательно указанным в кодексе. Я хочу, чтобы виновницу
наказало все общество, поэтому предлагаю, чтобы она четверть часа провела с
каждым из нас в самом глубоком каземате подземелий, чтобы после этого год
провалялась в постели, и пусть Северино последним позабавится с ней.
На том и порешили. Жертва, которой даже не перевязали рану,
находилась в таком состоянии, что ее пришлось оттащить волоком к месту
предстоящего наказания. Там ее навестили все монахи по очереди, после истязаний
ее уложили в кровать, где она скончалась на следующий день.
Не успели шестеро распутников собраться за столом после
своего ужасного похода в подвалы, как дуэньи объявили, что им хочется
испражниться.
— Только в тарелки! Только в тарелки! — закричал
Клемент.
— Лучше нам в рот, — предложил Сильвестр. Мнение
последнего перевесило, и вот наши монахи запрокинули головы, пожилые женщины
влезли на стол и, прижимаясь задницей к лицу распутников, наполнили им глотки
газами, мочой и испражнениями.
— Наслаждаться этими старыми стервами, когда у нас
столько юных и очаровательных предметов, — заметил Жером, — это,
по-моему, лучшее доказательство нашего крайнего извращения.
