Напрасно Жюстина защищалась, напрасно представила она
убедительные свидетельства адвокату, которого выделили ей; ее обвинила хозяйка,
часы были найдены в ее комнате — было ясно, что она их украла. Когда она
рассказала о попытках соблазнения, о покушениях на ее честь, о маскараде
Дюбура, о его поведении во время обыска и ареста, ее жалобы сочли за
мстительную ложь: ей просто ответили, что господин Дюбур и мадам Дельмонс давно
известны как люди честные, неспособные на такие дела. В результате ее поместили
в «Консьержери»
[14]
, где она должна была расплатиться жизнью за
отказ участвовать в злодеянии. Спасти ее могло лишь новое преступление.
Провидению было угодно, чтобы порок хотя бы один раз послужил на благо
добродетели, охранив ее от пропасти, в которую швырнули ее людская злоба и
глупость судей.
Жюстина позволила себе несколько горьких жалоб по адресу
негодяев, поступивших с ней столь жестоко, но эти проклятия не только не
накликали на них гнев небесный, но напротив того, принесли им удачу. Несколько
дней спустя в островных колониях скончался дядя Дельмонс и оставил ей пятьдесят
тысяч ливров годовой ренты, а Дюбур получил от правительства право на
распоряжение чужим имуществом, которое за один месяц довело его доход до
четырехсот тысяч франков в год.
Стало быть правда, что процветание сопровождает и венчает
порок и что предмет, который люди называют счастьем, встречается чаще всего
среди распутства и разврата. И сколько еще примеров, подтверждающих эту истину,
предстоит нам явить читателю!
[15]
Глава 3
Событие, освободившее Жюстину от оков. — Странное
общество, в которое она попадает. — Ее невинность подвергается новым
опасностям. — Непристойности, свидетельницей коих она оказывается. —
Как она спасается от злодеев, с которыми свела ее судьба
Соседкой Жюстины по тюрьме была женщина лет тридцати пяти,
поражавшая своей красотой, своим умом и количеством и разнообразием своих
преступлений. Ее звали Дюбуа, и она, так же, как и Жюстина, ожидала смертного
приговора. Судей смущало только одно обстоятельство: она запятнала себя всеми
мыслимыми преступлениями, и пришлось долго ломать голову, чтобы, во-первых,
придумать для нее достойную казнь, во-вторых, подобрать такую казнь, которую
закон допускает в отношении женщин. Жюстина сразу внушила своей соседке
непонятный поначалу интерес, который был, конечно, основан на преступных
замыслах, но ведь именно преступлению предстояло на этот раз спасти
добродетель.
Однажды вечером, дня за два до назначенной казни, Дюбуа
предупредила Жюстину, чтобы та не ложилась спать и держалась вместе с ней
поближе к двери.
— Между семью и восемью часами, — сказала
она, — в «Консьержери» вспыхнет пожар, и он будет делом моих рук.
Разумеется, многие сгорят, но это неважно, Жюстина:
участь других должна быть для нас безразлична, когда речь
идет о нашем благополучии. Я, например, не признаю нелепых братских уз,
придуманных слабостью и суеверием. Каждый должен жить сам по себе, моя девочка:
так сотворила нас природа; ты когда-нибудь видела, чтобы она соединяла одного
человека с другим? Если иногда нужда заставляет нас сближаться, мы вновь разъединяемся,
как только потребуют наши интересы, так как эгоизм — это первейший закон
природы и к тому же самый справедливый и священный. В окружающих мы должны
видеть только существ, созданных для утоления наших страстей или наших
прихотей. Если человек слаб, ему надо притворяться, но он должен использовать
все свои права, как это делают животные, если он силен. Одним словом, из
сегодняшнего страшного пожара мы выберемся живыми — четверо моих товарищей и мы
с тобой; мы непременно спасемся, за это я отвечаю. И какое тебе дело до того,
что станется с остальными?
По иронии судьбы, в силу одного из ее необъяснимых капризов
та же самая рука, которая совсем недавно покушалась на целомудрие нашей
героини, способствовала ее спасению. Пожар вспыхнул, и он был ужасен: в нем
сгорело шестьдесят человек. Но Жюстина, Дюбуа и ее сообщники спаслись и в ту же
ночь благополучно добрались до домика одного браконьера, члена банды, который
жил в лесу Бонди.
— Вот ты и свободна, Жюстина, — сказала
Дюбуа, — теперь ты можешь жить так, как тебе нравится. Только если ты
послушаешься моих советов, дитя мое, ты откажешься от добродетельной чепухи,
которая, как ты успела понять, ничего тебе не дала. Ты проявила неуместную
щепетильность, когда с тобой хотели только побаловаться, и, судя по твоему
рассказу, нет никаких сомнений в том, что именно Дельмонс и Дюбур стали
виновниками твоего несчастья; повторяю еще раз: нелепая щепетильность привела
тебя к подножию эшафота, от которого спасло твою жизнь ужасное преступление.
Теперь ты видишь, куда заводят нас добрые дела, так стоит ли ради них рисковать
жизнью? Ты молода и красива, Жюстина, и я обещаю за два года сделать тебя
богатой. Но не думай, что я поведу тебя в храм богатства и роскоши тропинками
скромности: чтобы добраться туда, человек должен заниматься самыми
разнообразными яркостями и интригами. Воровство, убийство, грабеж, поджог,
распутство, проституция — вот добродетели нашего общества, и других мы не
знаем. Подумай хорошенько, милая девочка, и поскорее дай нам ответ, так как в
этой хижине оставаться нам опасно, и до рассвета мы должны убраться отсюда.
— О мадам, — честно ответила Жюстина, — я вам
стольким обязана и не собираюсь уклониться от этих обязательств; вы спасли мне
жизнь, и мне жаль только, что своим спасением я обязана преступлению. Поверьте,
что если бы у меня был выбор, я предпочла бы тысячу раз умереть, чем
участвовать в злодеянии. Я сознаю все опасности, грозящие мне за то, что я
верна добрым чувствам, которые всегда будут жить в моем сердце, но каковы бы ни
были опасности добродетели, мадам, я ни за что не променяю их на отвратительные
блага, сопровождающие порок. Во мне есть моральные и религиозные принципы,
которые, благодаря небу, никогда меня не покинут. Если Господь уготовил мне
трудную жизнь, так лишь оттого, что хочет вознаградить меня в лучшем мире. Эта
надежда меня утешает, она смягчает мои печали, успокаивает мои страдания; она
укрепляет меня в минуты отчаяния и помогает мне не страшиться несчастий,
которые провидению угодно обрушить на меня. И эта сладостная радость вмиг
погасла бы в моей душе, если бы я запятнала себя преступлением, и убоявшись
ударов этого мира, я обрекла бы себя на жестокие муки в другом, и это не дало
бы мне покоя до конца жизни.
— Что ты несешь! — возмутилась Дюбуа, нахмурив
брови. — Эти абсурдные мысли приведут тебя в тюрьму или в заведение для
душевнобольных. Оставь своего презренного бога, девочка. Его божественная
справедливость, наказания или награды, которые он раздает — все это глупости,
достойные лишь дураков, а ты слишком умна, чтобы верить в них. О Жюстина, ведь
только жестокость богатых порождает дурное поведение бедных! Как только они
снизойдут к нашим нуждам, как только в их сердцах воцарится человечность, в
наших поселится добродетельность. Но до тех пор, пока наша нищета, наша
терпеливость, честность и покорность только отягощают наши оковы, мы не
перестанем совершать преступления. В самом деле, было бы в высшей степени глупо
отказаться от них, ибо они могут смягчить гнев, которому подвергает нас их
жестокосердие. Природа всех нас сотворила одинаковыми, Жюстина, и если
несправедливым капризам судьбы было угодно исказить эту первоначальную схему
всеобщих законов, кому, как не нам самим, исправить эту несправедливость и
собственной ловкостью вернуть то, что отобрали у нас более сильные. Хотела бы я
послушать этих богачей, этих благородных дворян, судейских чиновников и
священников — хотела бы я послушать, как они будут проповедовать нам
добродетель! Очень легко удержаться от воровства, когда у тебя в три раза
больше денег, чем необходимо на жизнь; легко не думать об убийстве, если ты
окружена льстецами, и ничто не взывает к отмщению. А чего проще воздерживаться
от объедания и пьянства, когда в любую минуту ты можешь позволить себе самые
роскошные вина и кушания! Им можно быть искренними, этим сытым бездельникам,
которым нет никакого интереса лгать; и не велика заслуга не возжелать жену
другого, если у них всегда есть все, чего потребует их похоть. Но мы, милая
Жюстина, мы, кого это жестокое провидение, кого этот нелепый и бесполезный Бог,
которого у тебя хватает глупости делать своим идолом, приговорили пресмыкаться,
как змея в траве; мы, на кого смотрят с презрением, потому что мы бедны, кого
тиранят, потому что мы слабы; мы, чьи губы напитаны горечью, чьи ноги исколоты
терниями — неужели ты хочешь, чтобы мы сторонились порока, когда только его
рука открывает нам двери в жизнь, поддерживает нас, охраняет и не дает нам
погибнуть! Ты хочешь, чтобы мы, вечно униженные и оскорбленные людьми, которые
господствуют над нами и пользуются всеми благами фортуны, мы, на чью долю
остаются лишь нужда, боль, страдания, слезы, бичи и эшафот, — чтобы мы
отказались от злодейства! Нет, нет, Жюстина, и еще раз нет! Либо этот Бог, в
которого ты веришь в силу глупости своей, существует для того, чтобы его презирали,
либо он совершенно бессилен. Пойми, дитя, когда природа ставит нас в такое
положение, где зло становится необходимостью, когда она оставляет нам по крайне
мере способность творить его, тогда для ее законов зло служит добром, и ей
угодны они оба. Основным законом ее является равенство, и тот, кто нарушает
его, не более виновен, чем тот, кто пытается его восстановить; оба действуют
согласно своим убеждениям, и оба должны следовать им, и пусть общество оставит
их в покое.
