— Вообще-то я ничего не собираюсь предпринимать, чтобы
навлечь на вас опасность, мадемуазель, — отвечала бедная женщина, которая
еще не обнаружила мотив наигранной строгости Жюстины, — от вас мне
потребуются только ваши заботы.
— Они будут исключительно внимательными, мадам, —
сказала новоявленная субретка, — но я буду держаться только в этих рамках.
Обрадованный граф пожал руку Жюстине и тихо произнес:
— Чудесно, дитя мое! Сдержи слово, и твое будущее
обеспечено.
Потом он показал ей комнату, где она будет жить, по
соседству с будуаром госпожи и обратил ее внимание на то, что эти апартаменты,
снабженные крепкими дверьми и окруженные двойными решетками, не оставляют
никакой надежды на бегство.
— А вот эта терраса, — продолжал Жернанд, вводя
Жюстину в небольшую, расположенную на том же этаже галерею — настоящий сад с
цветами, — но думаю, вы не захотите измерить высоту ее стен. Графиня может
приходить сюда подышать в любое время; это единственное развлечение, которое
оставляет ей моя строгость. Вы не должны покидать ее одну не на минуту, вы
будете следить за ней и докладывать мне о ее поведении. Прощайте.
Жюстина вернулась к хозяйке, и пока они внимательно
рассматривают друг друга, мы представим читателю эту замечательную женщину.
Глава 15
Что происходит в замке. — Рассуждение о женщинах
Мадам де Жернанд восемнадцати лет от роду обладала
прекраснейшей на свете фигурой самых благородных линий и форм; все ее жесты,
все движения были исполнены необыкновенной грации, а очи сияли мягким
чувственным светом. Они были красивого черного цвета, между тем как сама она
была блондинкой, и усталая истома — следствие ее несчастий — придавала им
особенное очарование. Она имела изумительную белую кожу и чудесные волосы,
очень маленький рот и ослепительные зубы, и коралловые губы… Как будто Амур
окрасил их волшебной краской, украденной у богини цветов. У нее был римский
нос, прямой, узкий, подчеркнутый двумя эбеновыми бровями, и нежный подбородок —
все ее лицо изысканно-овальной формы выдавало приятность, наивность и доброту,
которые были бы уместнее на лике ангела, чем на лице смертного создания. Ее
руки, грудь, ягодицы отличались великолепием и были созданы для художников.
Самое обольстительное в мире влагалище было прикрыто легким темным пушком,
разделявшим два точеных бедра, и удивительнее всего было то, что после всех
злоключений графиня не утратила совершенства: ее зад оставался округлым,
упругим, крепким и манящим, словно она всю жизнь пребывала в лоне счастья.
Однако на всем этом ощущались страшные следы жестокостей ее мужа, хотя не было
еще признаков близкого загнивания — образ прекрасной лилии, на которой мерзкий
шершень оставил несколько пятен. Помимо стольких совершенств, мадам де Жернанд
обладала мягким характером, возвышенным умом, чувствительным сердцем. В ней
было множество талантов и естественный дар соблазнения, устоять против которого
умудрился лишь ее беспутный супруг; остается еще отметить ее чарующий голос и
исключительную набожность. Такой была жена Жернанда — ангельское существо,
которое он истязал. Казалось, чем больше чувств она внушает, тем сильнее
разжигает его жестокость, и собрание даров, полученных ею от природы,
подталкивало этого монстра на еще более зверские злодеяния.
— Когда вам пускали кровь, мадам? —
поинтересовалась Жюстина, когда они остались вдвоем.
— Три дня тому назад, — отвечала графиня, —
так что завтра… Этот ужас, конечно, будет приятным зрелищем для друзей
господина графа.
— Выходит, он занимается этим и при свидетелях?
— При тех, которые думают, как и он… Впрочем, вы сами
увидите, мадемуазель, увидите все сами.
— И мадам не чувствует слабости после кровопусканий?
— О Господи! Мне нет и двадцати лет, а я чувствую себя
хуже семидесятилетней старухи, но тешу себя надеждой, что скоро это закончится:
просто невозможно долго прожить таким образом. Я отправлюсь к отцу, я найду в
лоне Всевышнего покой, в котором так жестоко отказали мне на земле. Но что я
совершила, великий Боже, чем заслужила это! Я никогда никому не желала ничего
плохого, я люблю ближних, я уважаю религию, проповедую добродетель, одно из
самых больших моих страданий заключается в невозможности приносить людям
пользу…
Эти слова сопровождались слезами. Читатели догадаются сами,
что к ним непременно приметались бы слезы Жюстины, если бы ей не требовалось во
что бы то ни стало, скрывать свое волнение. Но в тот момент она дала себе
клятву тысячу раз подвергнуться смертельной опасности, но сделать все для этой
женщины, чьи чувства и горести были настолько ей близки.
Как раз наступило время обеда графини. Появились обе
служанки и попросили Жюстину проводить хозяйку в ее кабинет, потому что даже
эти старухи не могли с ней общаться. Мадам де Жернанд; привыкшая к подобным
предосторожностям, покорно дала себя увести— Когда стол накрыли, графиня
вернулась и пригласила Жюстину составить ей компанию, это было сказано таким
ласковым и дружеским тоном, что сердце девушки дрогнуло и с той минуты стало
принадлежать женщине, за которой ей следовало надзирать. На столе было по
меньшей мере двадцать разных блюд.
— В этом смысле, — показала мадам де Жернанд на
стол, — обо мне прекрасно заботятся.
— Мне известно, мадам, что господин граф хочет, чтобы
вы ни в чем не нуждались.
— О да! Но поскольку это внимание диктуется
жестокостью, оно меня не трогает.
Мадам де Жернанд, постоянно истощенная и властно побуждаемая
природой к бесконечным трапезам, много ела; в этот раз она захотела молодую
красную куропатку и руанских утят, которые были принесены незамедлительно.
После обеда она, опираясь на Жюстину, вышла на террасу подышать воздухом и там
показала ей свое тело: оно было почти сплошь покрыто шрамами, отчего та пришла
в сильное замешательство.
— Как вы видите, он не ограничивается руками, —
сказала мадам де Жернанд, — на моем бедном теле нет места, где он не
пускал бы мне кровь.
В доказательство она продемонстрировала нижнюю часть ног,
живот, груди, ягодицы и даже розовые губки влагалища.
— Но это еще не все, — прибавила несчастная
женщина, — самое ужасное в том, что он выбирает для своей операции момент,
когда я только что поела, без этого я, может быть, страдала бы меньше. Эта
двойная жестокость разрушает мой желудок, и он перестал переваривать пищу.
— Неужели в этот день вы не можете воздержаться от еды,
мадам?
— Он никогда меня не предупреждает и всегда застает
врасплох; я знаю, что это произойдет через три-четыре дня, но никак не могу
уловить точное время, скорее всего он специально выбирает момент, когда я поем.
Между тем друзья Жернанда не теряли времени даром. В
услужении хозяина замка было двенадцать ганимедов (именно такое же количество
доставляли туда каждые три месяца), и эту дюжину педерастов столько раз сношали
в тот день самыми разными способами, что они уже начинали вызывать отвращение.
Доротея отдалась всем лакеям и всем садовникам, и наконец вся компания стала
умолять Жернанда ускорить истязание графини — так велико было желание
полюбоваться этой сценой.
