— Тогда, дядюшка, — сказал Брессак, — вы
заслуживаете того, чтобы вас называли скрягой.
— Между прочим, если бы твоя мать, хотя и по иным
причинам, не была такой же скупой, как я, разве ты был бы сегодня таким
богатым?
— Не напоминайте ему об этом эпизоде в его
жизни, — сказал д'Эстерваль, — а то ему будет стыдно.
— И зря, черт меня побери, — усмехнулся
Жернанд. — Убив свою мать, он совершил самый естественный поступок на
свете. Все мы спешим наслаждаться, и ничего тут не поделаешь. Кстати, это была
нудная, набожная и высокомерная женщина, он ее ненавидел — ничего удивительного
в этом нет. К слову сказать, он и мой наследник, но я держу пари, что у него
нет желания поскорее отделаться от меня; у нас с ним одинаковые вкусы,
одинаковый образ мыслей, и во мне он видит друга. Такие соображения приводят к
довольно честным отношениям между людьми, и разорвать их никто не собирается.
— Вы правы, дядя; может быть, мы вместе совершим немало
злодейств, но никогда не станем вредить друг другу. Хотя был у меня момент,
когда мой дорогой кузен хотел нарушить эту заповедь: он пытался меня убить.
— Да, — признался д'Эстерваль, — но только
как родственника, но не как соратника по утехам; когда я узнал, на что вы
способны, мы полюбили друг друга и объединились.
— Пусть так, но согласитесь, что мадам д'Эстерваль с
большой неохотой пощадила меня.
— Не стоит меня упрекать, — сказала
Доротея, — ибо мое жестокое желание было комплиментом в ваш адрес. Моя
ужасная привычка уничтожать мужчин, которые мне нравятся, вынесла вам приговор,
равносильный признанию в любви: будь вы менее красивы, может быть, вы бы
спаслись.
— Вот именно, милая кузина, — улыбнулся
Жернанд, — по-моему, вам не по душе, когда кто-то хочет вам понравиться.
— Господа, я, как и вы, эгоистка; главное для меня —
чтобы мужчины утоляли мои страсти, любовь и честолюбие мне не известны.
— Она права, — кивнул Жернанд, — только так
должны рассуждать все женщины; если бы они все походили на мою кузину, я
непременно примирился бы с этим полом,
— Выходит, сейчас вы испытываете к ним неодолимую
ненависть? — спросил д'Эстерваль.
— О я их ненавижу всей душой! Я бы уничтожил их всех,
без остатка, если бы небо ненадолго доверило бы мне свою молнию.
— Не понимаю, — проговорил д'Эстерваль, шаря своим
языком во рту Жюстины, — как можно ненавидеть таких сладких, таких
податливых созданий.
— А я вот хорошо это понимаю, — сказал Брессак,
засовывая язык в рот ганимеду. — И понимаю, почему многие предпочитают
свой пол.
— Разрази гром мою жопу, у вас встал член, друг
мой, — сказала Доротея, — так не стесняйтесь, сношайте этого
прелестного мальчика, только пусть он прочистит мне задницу. — И она
повернула к юноше свои ягодицы.
— Гром и молния! — воскликнул Жернанд. — Да
вы все пьяны после семи или восьми бутылок на каждого!
— Что до меня, — подал голос Брессак, ущипнув
грудь Жюстины, отчего она вскрикнула, — то я, конечно, пьян… И вообще,
дорогой дядюшка, я бы так хотел увидеть, как вы пускаете кровь вашей жене. Вы
мне позволите в это время побаловаться с вашим седалищем?.. Ото, нашу Доротею,
кажется, стошнило!
— Я напилась до чертиков, дорогой.
— Отлично, тогда сношайся, потаскуха, — сказал ее
муж и громогласно пустил газы, — это тебя отрезвит.
— Мы чувствуем себя совершенно свободно в вашем
обществе, дядя, — заметил Брессак.
— И правильно: никаких церемоний, друзья, я очень люблю
это; когда вино кружит голову, надо пускать газы, испражняться, блевать; надо
спускать сперму — это облегчает. Брессак, подержи-ка Доротею: ты видишь, что
она сейчас упадет под натиском этого молодца.
— За какое же место ее держать, черт возьми? —
проворчал Брессак. — Эта шлюха залита блевотиной и уже плавает в
собственном дерьме.
— Ну и что? — вмешался Жернанд. — Пусть один
из ганимедов вытрет все это, помоги ему, Жюстина. Спросите вашу жену
д'Эстерваль, не желает ли она прилечь?
— Прилечь! Да чтоб я сдохла на месте! — отвечала
Доротея. — Ну уж нет: я хочу сношаться! Теперь у меня ничего нет в
желудке, и я готова продолжать.
— Позовите свою супругу, дядя, я вас умоляю, —
простонал Брессак, — нам необходимо разнообразие; пусть Жюстина пойдет
предупредить ее.
Пока исполнялось это распоряжение, наши злодеи, едва
державшиеся на ногах, разминали свои члены, чтобы помчаться, закусив удила, к
новым мерзостям.
Нет нужды описывать состояние несчастной графини, когда она
узнала, что ее мучитель в сопровождении таких же мерзких развратников явится
наслаждаться ее страданиями в столь неурочный час: она только что встала из-за
стола.
— Милая девушка, — испуганно взглянула она на
Жюстину, — они очень пьяные… и разъяренные?
— О да, мадам, они совсем потеряли голову.
— Великий Боже! Какие ужасы меня ожидают… Но вы не
покинете меня во время этой жестокой сцены, вы будете рядом, не правда ли,
мадемуазель?
— Ну конечно, если мне позволят.
— Да, да… А кто эти люди? Вы говорите, один из них —
племянник графа, маркиз де Брессак? Да это же настоящее чудовище; я слышала о
нем, говорят, он отравил свою мать… И господин де Жернанд дошел до того, что
принимает у себя убийцу своей сестры! Какой кошмар, великий Боже! А другой, по
вашим словам, — профессиональный убийца?
— Да, мадам, это кузен господина де Жернанда, он держит
постоялый двор единственно для распутства и для того, чтобы грабить и убивать
тех, кто у него останавливается на ночлег.
— Ах, какой ужас! И вот этим злодеям мой муж хочет
бросить меня на потеху! А кто эта женщина с ними?
— Супруга хозяина гостиницы, такая же злодейка, такая
же развратная, как они.
О мадемуазель, значит, случается, что представительницы
нашего пола забывают о нежности и благородстве и предаются мужским извращениям?
— Да будет вам известно, мадам, — ответила
Жюстина, — что женщина, отказавшаяся от целомудрия и от чуткости, которые
присущи нашему полу, скорее, чем мужчины, привыкают к пороку и невоздержанности
и глубже ввязают в них.
— И вы полагаете, что господин де Жернанд допустит,
чтобы я стала жертвой чудовищных наклонностей этого жуткого создания?
— Увы, я в этом не сомневаюсь, мадам. Не успела Жюстина
произнести эти слова, как внизу послышался шум: пьяный хохот, площадная брань и
богохульные ругательства предшествовали появлению веселой компании, и несколько
слезинок оросили ресницы мадам де Жернанд, которая поняла, что пытки неизбежны.
Шумный кортеж состоял из мужа, четы д'Эстервалей, Брессака,
шестерых самых красивых ганимедов, двух старых служанок и нашей несчастной
Жюстины, которая, потрясенная предстоящими ужасами, дрожащая от страха самой
сделаться жертвой, уверенная в том, что ничем не сможет помочь своей госпоже,
желала только одного — оказаться как можно дальше от этого дома.
