Жернанд, встав в предписанную позу, прочитал вслух предложенный
текст, — который мы воспроизводим слово в слово.
«Гнусный образ самого забавного призрака, ты, чье место
только в публичном доме, ты, кто годен разве что для содомитских утех, скажи,
что мне делать, чтобы опять восстал мой член? Скажи, и я выполню все в
точности, но предупреждаю, что это — единственное, в чем я готов тебе
подчиниться: мое презрение и моя ненависть слишком велики и очевидны, чтобы я
мог послушаться тебя в чем-нибудь другом».
Едва Жернанд произнес последнее слово, как из уст Предвечного
вылетел скрученный в трубочку лоскут белого атласа и упал к его ногам.
Распутник развернул его и прочел следующее: «Возьми твою свояченицу и
Марселину, твою сестру, ступай с ними в будуар, там ты совершишь кровосмешение
и напьешься семени».
Жернанд исполнил предначертанное. Мы не будем повторять, что
все поступили точно так же, когда получили свои приговоры.
За ним подошел Брессак, прочитал текст, выпала записка:
«Бери двух педерастов и вкуси их».
Доротея получила такое указание: «Пусть идут за тобой жена
Жернанда и Констан: для первой ты будешь палачом, для второго блудницей».
Д'Эстервалю достался следующий жребий: «Бери Сесиль и Лили,
и если не будешь очень суров к нему, то только затем, чтобы получить первую».
В записке, которую получил Верней, говорилось: «Жюстина и
Джон принадлежат тебе, исполни твое тайное желание с первой, и пусть второй
отомстит за тебя, если ты получишь отказ».
Последним был Виктор и прочитал следующий текст:
«Возьми двух ганимедов и будь достоин твоего отца».
Мы не можем последовать за каждым в уединенное место,
поэтому, с позволения читателя, расскажем о том, что происходит в дортуаре, где
оказалась наша героиня.
— Жюстина, — заявил Верней, как только за ними
закрылась дверь, — давай отправим пока этого юношу в туалетную комнату и
побеседуем с тобой. Голос Создателя вселенной только что уведомил меня, что я
могу поведать тебе свою тайну, и я это собираюсь сделать: не вздумай
злоупотребить моим доверием и не заставляй меня раскаиваться в этом… Не буду
скрывать от тебя, дорогая, что многое в тебе мне очень нравится. Мой брат
находит тебя сообразительной,. но слишком стыдливой, поэтому сбрось с себя этот
хитон, который портит твои достоинства, откажись от своей нелепой религии, от
добродетели, и мы вместе пойдем самым тернистым путем порока, короче, если ты
согласна переехать ко мне, твое благополучие будет обеспечено, но для этого
необходимо, чтобы ты набралась мужества и полностью смирилась.
— О чем? идет речь, сударь?
— Об ужасных делах. Прежде всего пойми, дитя мое, что
нет на свете человека с более злодейской душой, чем у меня, нет ни одного, кто
зашел бы так далеко в пороке и жестокости. Чтобы удовлетворить мои извращенные
наклонности без риска, который, как правило, сопутствует обычным преступникам,
и чтобы умножить число жертв благодаря коварству, которое заставляет пылать все
мои чувства жарким пламенем, я пользуюсь порошком, обеспечивающим немедленную
смерть людям, которые вдыхают его пары или глотают его. Этот порошок
приготовлен из растения «аддах», которое произрастает в Африке
[55]
,
но любознательные могут сами вырастить его; яд, извлекаемый из него, настолько
силен, что достаточно мизерной дозы, чтобы вызвать самую быструю и самую
болезненную смерть. Ты не представляешь себе, девочка, сколько жертв погибают
под моими предательскими ударами. Но поскольку тот, кто проповедует порок,
всегда хочет большего, чем делает, я, вечно недовольный количеством своих
жертв, стараюсь расширить сферу деятельности. Но для этого мне нужен помощник…
Я обратил на тебя внимание: имея в руках адский порошок — так я его
назвал, — ты будешь ходить по стране и разбрасывать мой яд, а я буду
наслаждаться несравненным счастьем оттого, что твои преступления прибавятся к
моим, и считать их своими собственными, так как все равно они будут делом моих
рук.
— О сударь, такие чудовищные злодеяния…
— Они составляют самые сладостные удовольствия, которые
существуют для меня в этом мире. Когда я предаюсь им, это невероятно возбуждает
меня, как только я узнаю о результатах или вижу их воочию, из меня брызжет
сперма без всякого дополнительного воздействия.
— Ах, сударь, как мне жаль тех, кто живет рядом с вами!
— Нет; моя жена, мои дети и слуги не подвергаются
никакой опасности, они доставляют мне другие удовольствия, но что касается
остального, Жюстина, о, что касается остального!.. Все остальное воспламеняет
меня, возносит на седьмое небо. Я более честолюбив, чем Александр: я хотел бы
опустошить всю землю, покрыть ее трупами…
— Вы — чудовище; ваша извращенность удваивается по мере
того, как вы даете ей полную волю, и люди, которых вы щадите нынче, завтра
станут жертвами.
— Ты так считаешь, Жюстина? — заметил Верней,
поглаживая ягодицы той, которую хотел искусить, и вложил ей в руки инструмент,
разом отвердевший от ее предложения.
— Я в этом уверена.
— А когда это случится, мой ангел, это будет великое
злодейство?
— Ужасное, сударь, ужасное и отвратительное… И не стану
ли я сама вашей жертвой?
— Никогда, ведь ты будешь слишком нужна мне.
— Поэтому-то я и погибну раньше, если, к своему
несчастью, приму ваше предложение. Самое умное, что может сделать
преступник, — это уничтожить своих сообщников, и из всех его злодеяний это
— самое для него выгодное.
— Я одним словом разобью твое возражение, Жюстина: ты
будешь владелицей порошка, поэтому будешь иметь на мою жизнь точно такие же
права, как я на твою.
— О Верней! Опасно только то оружие, которое находится
в руках порока: если им ненадолго завладевает добродетель, так лишь затем,
чтобы вырвать это жало у тех, кто может злоупотребить им.
— Но ты считаешь, дитя мое, что очень плохо —
удовлетворять себя таким способом?
— Это самое чудовищное из того, что я знаю, потому что
из всех способов убийства это самый предательский и опасный, и от него труднее
защититься.
— Ты уже беседовала с моим братом, — сказал
Верней, — и я не буду повторять то, что он или другие философы, которых ты
встречала в жизни, говорили тебе о том, насколько ничтожно преступление,
называемое убийством; я только хочу добавить, что из всех способов отравление,
конечно, — самое гуманное, так как при этом не проливается кровь. В самом
деле, Жюстина, ты должна признать, что если что-либо и является отвратительным
в уничтожении себе подобного, так это — насилие над человеком и кровь, вытекающая
из его тела, то есть зрелище его смертельных ран, но с ядом не происходит
ничего подобного: нет акта насилия, смерть поражает обреченного без шума, без
скан— дала, почти без боли, и он даже не успевает понять, что умирает. Ах,
Жюстина, Жюстина! Какая это прекрасная штука — яд! Сколько услуг он оказал
человечеству! Сколько людей он обогатил! Сколько бесполезных существ убрал с
лица земли! От скольких тиранов освободил мир' Например, там, где дело касается
освобождения от оков деспотизма, от тирании отца, мужа… от несправедливого
властителя, разве можно добиться успеха другим способом, кроме ада? Если бы
этот чудесный эликсир был бесполезен, разве природа дала бы его человеку? Есть
ли на земле хоть одно растение, которое было бы лишено смысла и которое она не
позволяла бы нам употреблять по нашему усмотрению? Посему следует использовать
их все> не делая никаких исключений, для нужд, которые внушает нам наша
праматерь: пусть одни подкрепляют нас и увеличивают наши силы, другие помогают
нам не думать о неприятностях, обилие которых вредит здоровью, третьи
освобождают нас от людей, являющихся для нас обузой — все находят свое
применение, все способствуют общему порядку; природа, предлагая нам их,
одновременно дает рецепт, и только круглые идиоты, не желающие прислушиваться к
ее голосу, отвергают их или интерпретируют неправильно.
