1 Греки изображали Юпитера восседающим между двух сосудов: в
одном были дары фортуны, в другом — ее немилости. Бог пригоршнями доставал
содержимое сосудов и по очереди бросал на людей, но он чаще запускал руку в
бочку с несчастьями, чем с благоденствиями. (Прим. автора.)
которые он хочет вас отблагодарить; сейчас он держит, в
руках торговлю этого города и имеет возможность быть вам полезным. Короче, он
ждет вас.
Жюстина недолго раздумывала. Если бы этот человек, решила
она, не имел добрых намерений, разве стал бы он писать такую записку? Он,
конечно, же раскаивается в своих старых грехах и с ужасом вспоминает, как отнял
у меня самое дорогое, как в угоду своему мерзкому капризу сделал со мной самое
ужасное, что может испытать женщина; разумеется, он вспоминает узы, которые нас
связывают. Да, да, это угрызения совести мучают его, надо спешить: я возьму на
душу грех, если не успокою их. К тому же не такое блестящее у меня положение,
чтобы отвергать предложенную помощь. Разве не должна я с благодарностью принять
то, что предлагает мне небо в утешение? Он хочет встретиться со мной в своем
доме, в силу своего богатства он должен быть окружен людьми, перед которыми не
осмелится снова причинить мне зло, ну а я — прости меня Господи! — могу ли
я надеяться на что-нибудь другое, кроме сочувствия и уважения?
Поразмыслив таким образом, Жюстина сказала лакею, что завтра
в одиннадцать часов она будет иметь честь приветствовать его хозяина, чтобы
поздравить его с благодеяниями, которыми осыпала его фортуна, но что, увы, она
не может похвастать этим же… Она легла в постель, думая о том, что скажет ей
этот человек, и всю ночь не сомкнула глаз.
Наконец она пришла по указанному адресу и увидела
великолепный особняк, толпу лакеев, и пренебрежительные взгляды этой наглой и
сытой челяди едва не заставили ее повернуть назад, но тут ее подхватил под руку
тот самый лакей, который приносил ей послание, и, успокоив, провел в роскошный
кабинет, где она сразу узнала своего мучителя, хотя ему было уже сорок пять лет
и они не виделись почти целое десятилетие. Сен-Флоран даже не привстал,
выпроводил лакея и кивком головы пригласил Жюстину сесть на стул рядом с
огромным креслом, в котором восседал.
— Я хотел увидеть вас, дорогая племянница, — начал
он высокомерным тоном, — не потому, что считаю себя виновным перед вами,
не потому, что тягостные воспоминания вынуждают меня компенсировать причиненный
вам ущерб — я считаю себя выше этого; нет, просто дело в том, что за то
короткое время, что мы виделись, я заметил в вас незаурядный ум. Именно это
необходимо для того дела, которое я хочу вам предложить, и если вы согласитесь,
тогда, благодаря моей потребности в ваших услугах, вы найдете в моем богатстве
средства, столь необходимые вам, но без этого вы не получите ровным счетом
ничего.
Жюстина собиралась что-то сказать по поводу столь необычного
начала, но Сен-Флоран жестом остановил ее.
— Оставим прошлое, — продолжал он, — это
история игры страстей, мои принципы диктуют мне, что никакая преграда не должна
стоять на их пути: когда говорят страсти, им надо служить, и других законов я
не признаю. Когда меня схватили разбойники, в чьем обществе я вас встретил, вы
видели, чтобы я жаловался на свою участь? Смириться и действовать хитростью,
когда ты слаб, и пользоваться всеми своими правами, когда сила на твоей стороне
— вот моя система. Вы были молодой и красивой, Жюстина, вы оказались моей
племянницей, мы находились в глухом лесу, а на свете нет для меня более сильной
страсти, чем топтать цветы девичьей невинности; вы обладали таким цветком,
который так мне люб, я его сорвал, я вас изнасиловал; я бы сделал еще хуже,
если бы первый мой натиск не увенчался успехом и если бы вы вздумали
сопротивляться. Но может быть, вы упрекнете меня за то, что я оставил вас без
средств, посреди леса, на опасной дороге? Ну что ж, Жюстина, я не буду
растрачивать попусту время, объясняя вам мои мотивы — вы их поймете: только
люди, знающие человеческое сердце, изучившие все его изгибы, проникшие в самые
глубокие его уголки, могут просветить вас на сей счет. Вы сделали меня вашим
должником, Жюстина, вы помогли мне спастись, вы узурпировали права на мою
признательность, так что еще было нужно такой душе, как моя, чтобы замыслить
против вас самые чудовищные злодеяния?
— О сударь! И вы еще говорите, что кто-то может понять
подобные ужасы!
— Да, Жюстина, да! Они близки и понятны злодею, все
страсти у него сцеплены друг с другом неразрывно, и как только первая
вырывается, остальные покорно следуют за ней. Вы это видели; изнасиловав и
избив вас — я ведь избил вас, Жюстина!, я отошел шагов на двадцать и стал
думать о том, в каком состоянии вас оставил, и в ту же минуту в этих мыслях
обрел новые силы для новых злодейств; я сношал вас только во влагалище и
вернулся специально, чтобы насладиться вашим задом, если бы у вас была тысяча
местечек, где таится невинность, я бы все их посетил одно за другим. Выходит,
правда, что в некоторых душах похоть рождается в преступлении — да что я
говорю! — правда в том, что только преступление пробуждает ее и толкает к
действию.
— Какая жестокость, сударь!
— Разве не мог я совершить еще более чудовищную? Я мог
бы убить вас, Жюстина: не буду скрывать, что у меня чесались руки; должно быть,
вы слышали, как я искал вас в кустах, вы были бы мертвы, найди я вас тогда! Я
не нашел вас и утешился уверенностью в том, что в столь отчаянном положении
жизнь станет для вас хуже, чем смерть. Но оставим это, девочка, и перейдем к
вопросу, ради которого я захотел вас увидеть.
— Эта невероятная страсть срывать цветы невинности
девочек не покинула меня, Жюстина, — продолжал СенФлоран. — С ней
случилось то же самое, что бывает со всеми остальными извращениями
сладострастия: с возрастом они делаются сильнее. Из прошлых злодейств рождаются
новые желания, а эти желания порождают новые преступления. Все это было бы не
так хлопотно, если бы для их утоления не употреблялись самые незаконные
средства, но поскольку потребность в злодействе есть первейший движитель наших
капризов, чем преступнее то, что влечет нас, тем сильнее это нас возбуждает. На
этой стадии мы сетуем лишь на недостаточность наших возможностей, наше
сластолюбие разгорается по мере увеличения нашей жестокости, так люди погружаются
в трясину порока без малейшего желания выбраться оттуда. Такова моя история,
Жюстина: каждый день для моих жертвоприношений необходимы два ребенка,
насладившись ими, я не только никогда больше не вижу их, но для полного
удовлетворения моих прихотей необходимо, чтобы эти предметы тотчас покинули
город. Я был бы огорчен на следующий день, зная, что жертвы дышат тем же
воздухом, что и я. Избавляюсь я от них очень простым способом, и ты не
поверишь, Жюстина, но благодаря моим утехам и Лангедок и Прованс заселяются
многочисленными предметами распутства
[63]
. Через час после
того, как я попользовался этими девочками, надежные люди продают их в публичные
дома Нима, Монпелье, Тулузы, Экса и Марселя. Эта торговля, где я имею две трети
доходов, с лихвой окупает все, что стоят мне жертвы, таким образом я утоляю две
самые любимые свои страсти: наслаждение и жадность. Но не так просто находить жертвы
и соблазнять их. Кстати, моя похоть весьма требовательна: мне надо, чтобы эти
предметы извлекались из приютов нищеты и убожества, где невозможность выжить,
убивающая и мужество, и гордость, и целомудрие, иссушающая душу, заставляет их,
в надежде на спасение, соглашаться на все. Мои эмиссары обшаривают трущобы и
поставляют мне невероятное количество предметов. Скажу больше, Жюстина: если
бы. не мои усилия и мой авторитет в городе, жертв у меня было бы не так много,
дело в том, что я манипулирую ценами или вызываю дороговизну съестных товаров,
в результате умножается число бедняков, у которых нет ни работы, ни средств к
существованию. Хитрость очень простая, дитя мое, и нехватка дров, пшеницы и
других вещей, от которой столько лет страдает Париж, способствует моим
предприятиям. Жадность и распутство — вот две страсти, которые из этого
кабинета с золочеными панелями раскинули свою паутину над хижинами бедного
люда. Однако несмотря на всю мою ловкость, если бы не нашлись надежные: руки,
которые хорошо исполняют мои замыслы, эта машина не работала бы с такой
четкостью. Итак, мне нужна проворная, молодая, умная женщина, которая, сама
пройдя по тернистым тропам нищеты, лучше, чем кто-нибудь другой, знает, как
совратить себе подобных: ее проницательные глаза могут обнаружить нужду в самых
убогих мансардах, ее изощренный ум способен толкнуть ее жертвы на путь, который
я расчищаю перед ними, наконец, это должна быть женщина опытная и понятливая,
без принципов и без сострадания, которая ничем не побрезгует, которая,
догадается отнять последние средства у этих неудачниц, поддерживающие их жалкую
надежду и мешающие им решиться. У меня была прекрасная помощница, она недавно,
умерла. Вы не представляете себе, до какой, степени доходила бесцеремонность
этого восхитительного создания; она не только держала своих пленниц взаперти,
чтобы принудить их приползать ко мне на коленях и умолять меня, но если и это
не помогало, плутовка просто похищала их. Она была для меня настоящим
сокровищем: мне требуется два предмета в день, она привела бы десяток, если бы
я захотел. Поэтому у меня был большой выбор, и изобилие материала для моих
операций возмещало все затраты на его поиски. Теперь надо найти ей замену,
дорогая Жюстина, ты будешь иметь под началом четверых помощников и две тысячи
экю жалованья. Я все сказал, говори теперь ты, только пусть твои химеры не
мешают тебе найти счастье, которое предлагают случай и моя рука.
