— Он об этом не знал, — объяснил Роже, — он
думал, что я в Америке. После того, что я совершил, мне не подобает хвалить
его, но он не солгал, и нет ничего более достоверного, чем услуги, которые он
оказывал мне всю жизнь. Только разврат заставляет меня оставаться здесь, чего
я, конечно же, не сделал бы, если бы слушал его советы и принимал его деньги,
которыми он столько раз меня одаривал. Ну ладно, я ни в чем не раскаиваюсь, а
мой поступок доказывает, друзья, что ваши интересы мне дороже, чем все узы
природы, и что я пожертвую всем на сеете, чтобы служить вам.
Братоубийство, совершенное Роже, нашло много сторонников
среди обитателей подземелья, но ни одного противника. Несчастной Жюстине велели
закопать труп, и мы предоставляем читателям самим догадываться, сколько раз ее
принуждали к тому, что с каждым днем усиливало в ее душе ненависть к новым
чудовищам, с которыми столкнул ее случай.
Однако радость при виде такой богатой добычи еще больше
распалила похоть, и эта ночь была посвящена утехам. Оргии были грандиозны, все
женщины, а также все мальчики участвовали в них без одежды, Жюстина обслуживала
в таком же виде пирующих и развлекающихся разбойников.
За десертом Гаспар вспомнил, что Серафина давно обещала
рассказать историю своей жизни, его поддержала вся компания, и вот что поведала
эта прелестная дева.
Глава 19
История Серафимы. — Как Жюстина ушла от бродяг. —
Новый добродетельный поступок и его последствия. — Кто такой Ролан. —
Пребывание в его доме
Я родилась в Париже от мужчины и женщины, чья в высшей
степени двусмысленная репутация не оставляла надежды на то, что плод их любви
будет отличаться высокими моральными качествами. Мой отец был сторожем в капуцинском
монастыре в Марэ
[66]
, моя мать, очень красивая и известная в
квартале потаскушка, жила неподалеку от монастыря на монастырские деньги,
которыми снабжал ее отец Симеон, он же виновник моего рождения. У меня был брат
на год старше меня, плод той же интрижки, которого Полина, моя матушка,
воспитывала так же, как и меня, в весьма вольном духе. Этот братец, которого
назвали Эгль по фамилии моего отца, был одновременно и самым красивым ребенком
и самым отъявленным малолетним развратником во всем Париже. Самые порочные
наклонности выявились в нем в самом юном возрасте, и маленькому шалуну ничто
так не нравилось, как внушать их мне все без исключения. Когда ему исполнилось
десять лет, он уже отличался распущенностью, страстью к пьянству и воровству,
был крайне жесток и передавал мне свои пороки с силой убеждения, необычной для
своего возраста. Он и открыл мне тайну нашего рождения, тем самым бросив в мое
сердце великую ненависть к родителям. Однако Эгль любил мать, он даже питал к
ней плотские чувства, и это сразу бросалось в глаза.
— Мне только десять лет, Серафина, — иногда
говорил он мне, — но я хотел бы спать с матушкой, как это делает Симеон; я
уверен, что делал бы это не хуже его… Я их видел… и знаю все, я и тебя научу,
если ты хочешь.
К сожалению, как я уже сказала, Полина молчаливо поощряла
все его дурные качества: она боготворила моего братца, она укладывала его с
собой в постель, и Эгль не замедлил признаться мне, что именно от этой
матери-кровосмесительницы он узнал большую часть вещей, которым хотел научить
меня. Такая невоздержанность плоти объясняется возрастом моей матери, которой
было только двадцать три года, когда она бросила тринадцатилетнего сына в мир
бурных страстей. Пылкая как вулкан и прекрасная как ангел, блудница,
подстегиваемая природой, больше слушала ее голос, нежели голос разума. Судя по
ее советам, я видела, что ее мораль весьма сомнительна. Но будучи еще слаба
умом, чтобы понять ее мотивы, я принимала за нежность то, что было следствием
необыкновенной развращенности.
Таковы были приблизительные причины почти полного отсутствия
нашего воспитания; читать и писать — только этому нас учили, но ничего не
говорилось о даре божьем, о морали и религии. Симеон, самый бессовестный, самый
развратный из людей, нарочно проповедовал то, что отвращало нас от Бога.
— Было бы хорошо, — говорил он, — перерезать
горло любому, кто произнесет его имя. Надо охранить молодежь от этих опасных
знаний, тогда она скорее избежит ошибок в жизни. Если бы только все отцы
поступали так! Вот тогда философия воцарится среди людей.
Может быть, кто-то подумает, что, мол, недалекий был человек
этот капуцин, однако как раз умом он не был обижен. Поэтому так любил
распутничать: не зря говорят, что этот порок почти всегда встречается у великих
людей и что очень редко человек талантливый не отличается безбожием или
безнравственностью.
Хотя интрижка Симеона с моей уважаемой матушкой продолжалась
уже тринадцать лет, так как он лишил ее девственности в десятилетнем возрасте,
да и сама она была плодом предыдущей связи досточтимого Симеона с уличной
торговкой, отсюда Полина, в одном лице его дочь и его любовница, имела двойную
причину завоевать его сердце, — так вот, хотя этот союз продолжался
тринадцать лет в силу указанных выше причин их взаимная страсть совсем не
охладела. Беспрекословная любезность моей матери, ее исключительное повиновение
разнообразным капризам капуцина — одним словом, сочетание всех этих факторов
делало общество Полины необыкновенно ценным для него, и не проходило и дня без
того, чтобы он не проводил с ней по пять-шесть часов. Настоятель монастыря отец
Ив, который, со своей стороны, содержал очень красивую восемнадцатилетнюю
девушку, часто присоединялся со своей любовницей к этой парочке. В обоих
семействах жила очаровательная служанка, которая также участвовала в этих
ассамблеях сладострастия, где после сытной трапезы приносились Венере гнусные
жертвы, придумать которые способен лишь гений монахов.
Однажды, когда веселая компания собралась на очередное
празднество, ко мне прибежал запыхавшийся брат.
— Серафина, — сказал он, — ты не хочешь
взглянуть, как проводят время наши добрейшие святоши?
— Ну конечно!
— Только знаешь, милая сестрица, я покажу тебе этот
спектакль с одним условием.
— С каким еще условием?
— Ты позволишь мне проделать с тобой все, чем будут
заниматься они.
— А чем они занимаются?
— Сама увидишь, сестрица… Ну как, ты согласна? И
маленький плут подтвердил свое предложение таким жарким поцелуем, обжегшим мне
губы, что во мне тотчас проявились первые признаки огненного темперамента,
которым одарила меня природа: я просто-напросто извергнулась в объятиях своего
брата. Мошенник воспользовался моей слабостью, повалил меня на кровать, задрал
мне юбки, раздвинул ноги и принял в рот недвусмысленные плоды удовольствия,
которое пробудил во мне.
— Ты пролила свое семя, сестрица, — пробормотал
Эгль. — Да, любовь моя, так называется то, что ты сейчас сделала… Ты
опередила меня: я еще не способен на это. Матушка часто ласкала… сосала меня —
ничего не помогало; она сказала, что это придет позже, когда мне будет
четырнадцать, но все равно это очень приятно. Возьми эту штуку, —
продолжал он, взяв мою руку и положив ее на свой пенис, небольшой, но уже
твердый, вызывающий и довольно приятный наощупь, — потереби ее, сестренка,
и увидишь, как я буду наслаждаться… Хотя погоди, сейчас я положу тебя так, как
обычно делает мама, когда спит со мной.
