Врожденная слабость наших органов, неумение размышлять,
проклятые предрассудки, которые нам вдолбили в детстве, пустые страхи,
внушенные религией и законами — вот что останавливает глупцов на пути порока,
вот что мешает им приблизиться к бессмертию. Но человек, полный сил и энергии,
обладающий пламенной душой, уважающий себя, сумеет взвесить свои и чужие
интересы на весах мудрости, сумеет посмеяться над Богом и людьми, бросить вызов
смерти и презреть законы; такой человек поймет, что заботиться он должен только
о себе; он почувствует, что безмерное зло, причиненное им другим, которое
нисколько не коснется его физически, не идет ни в какое сравнение с самым малым
удовольствием, купленным ценою множества неслыханных преступлений. Удовольствие
ему приятно, он сам его испытывает, а эффект преступления его не трогает,
поскольку остается вне его. Поэтому я хочу спросить, какой разумный человек не
предпочтет то, что радует его, тому, что ему чуждо, и не согласится совершить
безобидный для себя поступок для того, чтобы доставить себе приятное волнение.
— Ах мадам, — сказала Жюстина, предварительно
испросив у Дюбуа позволения оспорить ее слова, — неужели вы не чувствуете,
что ваше осуждение запечатлено в том, что вы сказали? Разве не ясно, что
подобные принципы годятся разве что для существа, достаточно могущественного,
чтобы не бояться других, но мы, постоянно гонимые честными людьми, преследуемые
их законами, должны ли мы проповедовать философию, которая сделает еще острее
меч, занесенный над нашими головами? Не находимся ли мы сами в этом плачевном
положении, не зависим ли мы от общества, наконец, не наше ли собственное
поведение навлекло на нас наши несчастья? Так можно ли утверждать, мадам, что
такие максимы подходят нам больше? Как может уцелеть тот, кто из слепого
эгоизма захочет бросить вызов сонму интересов других людей? Разве общество
оставит безнаказанным того, кто осмелится бороться против него, может ли он
считать себя счастливым и спокойным, если не подпишет общественный договор и не
поступится частью своего благополучия, чтобы сохранить остальную? Общество
держится только за счет постоянного обмена благами — вот основа, которая его
составляет, вот связь, которая его скрепляет. Тот же, кто вместо добрых дел
творит преступления, делается опасным для окружающих и неизбежно подвергнется
нападению, даже если он самый сильный; если он слаб, его обидит первый
встречный, но в любом случае он будет уничтожен той силой разума, которая
заставляет людей защищать свой покой и обрушиваться на тех, кто его нарушает.
Этот разум делает практически невозможными длительные преступные объединения,
где все члены, встречая в штыки чужие интересы, должны в конце концов прийти к
соглашению и спрятать свои жала… Возьмите нас, мадам, — добавила
Жюстина, — как можно поддерживать согласие в нашей среде, если вы
рекомендуете каждому действовать только ради своих интересов? И что вы
возразите тому из нас, кто захочет зарезать остальных, чтобы присвоить себе всю
добычу? Что может быть лучшей похвалой добродетели, чем доказательство ее
необходимости даже в преступном обществе, чем тот факт, что такое общество не
удержалось бы и минуты без добродетели?
— Какие чудовищные софизмы! — вмешался Железное
Сердце. — Не добродетель поддерживает преступные группы, а интерес и
эгоизм. Поэтому неуместна ваша похвала добродетели, Жюстина, которую вы
обосновали ложной гипотезой. Разве по причине добродетельности я, считающий
себя самым сильным в шайке, не убиваю моих товарищей, чтобы ограбить их? Я не
делаю этого потому, что оставшись в таком случае один, я лишу себя средств
обеспечить свое благо и богатство, на которые я рассчитываю благодаря их
помощи. И тот же самый мотив удерживает их от расправы надо мной. Так что вы
видите, Жюстина, что это чисто эгоистичный мотив, и в нем нет ни капли добродетели.
Вы говорите: тот, кто осмелится выступить в одиночку против интересов общества,
должен готовиться к гибели. Но не погибнет ли он скорее, если у него не
останется ничего, кроме своей нищеты и вражды окружающих? То, что называют
интересом общества — это на самом деле масса объединенных интересов, но никогда
отдельный интерес не может приспособиться к общим интересам ценой уступок: в
самом деле, что должен уступить тот, кто почти ничего не имеет? Если же он это
делает, вы должны признать, что он поступает тем более неправильно, что отдает
в данном случае бесконечно больше, чем получает, следовательно. здесь
нарушается равновесие. Человеку, оказавшемуся в таком положении, не остается
ничего иного, кроме как подчиниться этому несправедливому обществу или
присоединиться к другому, которое, будучи в той же ситуации, что и он,
вынуждено собрать свои слабые силы и бороться с той мощной силой, что хотела
заставить этого несчастного отдать то малое, чем он располагал, не получая от
других ничего взамен. Вы скажете, что это породит состояние бесконечной войны.
Пусть будет так: разве это не единственное состояние, которое нам ближе всего?
Разве не для того создала нас природа? Люди рождаются одинокими, завистливыми,
жестокими и деспотичными, они хотят получать все и ничего не отдавать, они
постоянно сражаются за свои амбиции или свои права. Приходит законодатель и
говорит им: «Перестаньте драться, сделайте взаимные уступки, и восстановится
спокойствие». Я вовсе не осуждаю такой договор, но утверждаю, что существует
два типа людей, которые никогда его не примут: те, кто чувствует свою силу и
поэтому им нет необходимости отдавать что-нибудь, чтобы быть счастливыми, и те,
кто , будучи самыми слабыми, отдают намного больше, чем выигрывают от этого.
Между тем общество состоит только из сильных и слабых, и если договор не
устраивает ни тех, ни других, как может он устроить все общество? Поэтому
бесконечная война для всех предпочтительнее, так как она дает всем возможность
свободно использовать свои силы и свою ловкость, чего лишает их договор
несправедливого общества, слишком много отнимающий у одних и недостаточно
дающий другим. Выходит, по-настоящему мудрый человек будет вести войну, которая
шла до принятия договора, будет нарушать его всеми возможными способами, уверенный
в том, что при этом он получит больше, чем может потерять, если он относится к
существам слабым, потому что, соблюдая этот договор, он всегда останется
слабым; зато нарушая его, он может стать сильным, а если законы загоняют его
обратно в класс, из которого он мечтает вырваться, тогда самое худшее, что его
ждет, — это потеря жизни, но согласитесь, что это бесконечно меньшее
несчастье, чем жалкое существование в нищете и бесправии. Таким образом, у нас
есть только две возможности: порок, который делает нас счастливыми, или эшафот,
мешающий нам быть несчастными. И я хочу спросить вас, Жюстина, можно здесь
раздумывать, и найдутся ли в вашей голове доводы, которые способны опровергнуть
мое утверждение?
— Их тысячи, сударь, тысячи, — заговорила Жюстина
с живостью. — Но сначала скажите, разве человеку уготована только нынешняя
земная жизнь? Разве земное существование не является коротким отрезком пути,
который ведет человека, если он разумен, к вечному счастью, достойному лишь
людей добродетельных? Я готова вместе с вами допустить, хотя это маловероятно и
противоречит разумности, но это неважно, и я на миг допускаю, что порок может
здесь, на земле, дать счастье негодяю, который ему предается, но неужели вы
думаете, что суд Всевышнего, который существует, как бы вы его не отвергали,
неужели этот высший суд не покарает этого нечестного человека в другом мире?..
Только умоляю вас: не утверждайте обратного, сударь, не отнимайте у несчастных
единственного утешения! Если люди отвернулись от нас, кто, как не Бог, отомстит
за нас?
