Баронесса отвела Жюстину в сторону и начала разговор первой:
— Я не ошиблась, мадемуазель? Не та ли вы девушка,
которую я десять лет назад встретила в Консьержери, и не узнаете ли вы мадам
Дюбуа?
Мало обрадовавшись этой встрече, Жюстина тем не менее
ответила утвердительно со всей вежливостью, но поскольку она имела дело с самой
ловкой авантюристкой во Франции, ускользнуть ей не было никакой возможности.
Баронесса рассказала, что она с сочувствием следила за ее судьбой, и если бы
Жюстину не освободили, она наверняка бы предприняла самые серьезные меры для ее
спасения, тем более, что у нее в друзьях числится немало видных судейских
чиновников.
Будучи, как всегда, доверчивой и слабой, Жюстина дала увести
себя в комнату этой женщины и рассказала ей все свои злоключения.
— Милая подружка, — ответила Дюбуа, выслушав
ее, — я захотела встретиться с тобой только затем, чтобы сказать, что моя
жизнь сложилась совсем не так, как твоя. У меня есть состояние, и ты можешь
располагать им. Посмотри, — продолжала она, открывая шкатулки, полные золота
и бриллиантов, — вот плоды моей ловкости; если бы я, как и ты, курила
фимиам добродетели, меня бы уже давно посадили в тюрьму или повесили.
— О мадам, — сказала Жюстина, — если всему
этому богатству вы обязаны только преступлением, Провидение, которое всегда
справедливо, не позволит вам долго наслаждаться им.
— Какое заблуждение! — горячо возразила
Дюбуа. — Напрасно ты думаешь, будто твое фантастическое провидение
постоянно благоволит к добродетели, и пусть тебя не обманет на сей счет краткий
миг твоего благополучия. Для природы совершенно безразлично, будет ли, скажем,
Поль проповедовать зло, а Пьер — добро. Для этой все уравновешивающей природы
важно лишь равенство того и другого, и злодейство, так же как и добродетель,
абсолютно для нее безразлично. Выслушай меня, Жюстина, выслушай меня
внимательно, — продолжала мошенница, — ты умная девушка, и я хочу
наконец переубедить тебя.
Во-первых, любезная моя подруга, сама добродетель не
приведет человека к счастью, так как она, подобно пороку, представляет собой
лишь один из способов существования в этом мире. Следовательно, речь идет вовсе
не о том, чтобы выбрать для себя тот или иной способ, а о том, чтобы шагать по
проторенной дороге, и всегда неправ тот, кто отклоняется от нее. Будь мир
абсолютно добродетельным, я бы порекомендовала тебе добродетель, потому что с
ней были бы связаны все вознаграждения и, в конце концов, счастье; в развратном
мире, разумеется, надо выбирать порок. Тот, кто не идет общим путем, непременно
терпит поражение: он сталкивается со всем, что его окружает, и непременно
должен погибнуть. Напрасно законы пытаются восстановить порядок и вернуть людей
в лоно добродетели: слишком несовершенные, чтобы предпринимать такие усилия, и
слишком слабые, чтобы преуспеть, наши законы могут заставить человечество на
короткое время свернуть со столбовой дороги, но не в силах принудить сойти с
нее.
— Допустим, я, по своей слабости, приму ваши ужасные
максимы, мадам, — ответила Жюстина, — но как вы изгоните из моего
сердца угрызения совести, которые они будут постоянно порождать?
— Угрызение — это чистейшая химера, — продолжала
Дюбуа. — Это, милая Жюстина, всего лишь писклявый, глупый и трусливый
голосок человеческой души, с которым совсем не трудно справиться.
— С ним справиться! Возможно ли это?
— Нет ничего проще. Человек раскаивается только тогда,
когда не в состоянии заниматься делом: стоит лишь без конца совершать поступки,
которые вызывают у вас угрызения, и вы легко от них избавитесь;
противопоставьте им факел страстей и всесильные законы интереса, и вы тотчас подавите
их. Повторяю, милая девочка: ни разу раскаяния не кололи меня своими шипами на
этом пути, который я, смею думать, счастливо преодолела. Но даже, если
непредвиденный поворот судьбы сбросит меня в пропасть, я не стану каяться: я,
быть может, буду жаловаться на мешавших мне людей или на собственную
неловкость, но совесть моя будет спокойна.
— Пусть так, — ответила упрямая Жюстина, — но
давайте порассуждаем, мадам, исходя из ваших же принципов. По какому праву вы
полагаете, что моя совесть будет столь же непоколебима, как ваша, если она не
привыкла с детства бороться с предрассудками? Как вы хотите, чтобы мой разум,
имеющий совершенно иную организацию, нежели ваш, принял вашу систему? Вы
допускаете, что в природе существует равновесие добра и зла, что, следовательно,
должно быть на свете определенное число людей, которые проповедуют добро, и
других, предающихся злу. Стало быть, мое стремление к добру предусмотрено в
природе, так почему вы требуете, чтобы я отступила от своего предназначения?
Как вы говорите, вы нашли счастье на вашем пути, так почему я также не могла
найти его на той же дороге, по которой иду? Кстати, напрасно вы думаете, что
бдительные законы надолго оставят в покое того, кто их нарушает; вы только что
видели убедительный тому пример: из пятнадцати негодяев, среди которых я жила,
спасся только один, остальные четырнадцать нашли позорную смерть.
— Так вот что ты называешь несчастьем! —
подхватила Дюбуа. — Но что значит этот позор для того, у кого нет никаких
принципов? Когда человек преступил все запреты, когда честь для него является
предрассудком, репутация — безделицей, религия — химерой, смерть — полным
исчезновением, ему все равно как умереть: на эшафоте или в своей постели. На
земле есть два рода негодяев, Жюстина: те, кого богатое состояние и власть
гарантируют от такого трагического конца, и другие, которым его не избежать,
если они попадутся. Этим, рожденным в бедности, не остается ничего иного, если
у них есть мозги, — кроме как сделаться богатыми, чего бы это ни стоило.
Если это им удастся, они должны быть счастливы, если они погибают, им не в чем
раскаиваться, поскольку нечего терять. Следовательно, законы — ничто для
злодеев, поскольку они настигают только неудачников, которым не надо бояться
их, так как меч правосудия — единственное спасение и прибежище для них.
— Так вы считаете, мадам, — спросила
Жюстина, — что в другом мире небесный суд не ожидает того, кого
преступление не устрашило на земле?
— Я считаю, — ответила страшная женщина, —
что если бы существовал Бог, на земле было бы меньше зла. Я думаю, если зло
торжествует, 'значит либо оно предписано этим Богом, тогда он — настоящий
варвар, либо он не в силах помешать ему, тогда он — слабое существо и в обоих
случаях существо отвратительное, чью молнию и чьи законы мы должны презирать.
Скажи, Жюстина, разве атеизм не лучше этих обеих крайностей? Не гораздо ли
разумнее вообще не верить в бога, нежели принимать его настолько опасным,
настолько мерзким и противоречащим здравому смыслу и разуму? Нет, дьявол меня
побери…
И эта женщина-монстр вскочила с разъяренным видом и стала
изрыгать из себя поток богохульных ругательств, одно грязнее другого, от
которых набожная Жюстина затряслась и собралась уйти.
— Подожди! — крикнула Дюбуа, удерживая ее. —
Подожди, девочка! Если я не могу подействовать на твой разум, дай же мне
обратиться к твоему сердцу. Ты нужна мне, не отказывай мне в помощи. Вот тысяча
луидоров: они будут твоими, как только дело будет сделано.
