— Не спешите, монсеньер, не спешите! — подсказывал
мерзкий проповедник. — Дайте ей почувствовать, что такое смерть; чем
дольше будут длиться се муки, тем приятнее вы кончите.
Прелат пришел в неистовство; самые ужасные проклятия слетали
с его пенящихся губ, безумие охватилo все его чувства; пружина сработала, но с
такой вкрадчивой мягкостью, что красивая головка мучительно медленно отделилась
от тела и скатилась вместе с кровавыми ручьями в предназначенную для нее емкость.
О непостижимый предел ужаса и жестокости! Осталось
безголовое туловище, но бессердечный епископ, возбудившись еще сильнее,
продолжал содомировать окровавленный труп. И он все-таки излил свою сперму —
самый мерзкий из смертных: он все еще пытался обнаружить жизнь в теле, из
которого только что вырвал ее.
— Ну что, друзья, — бодро сказал он, извлекая свой
гнусный фаллос из безжизненного тела, — я готов продолжать, как будто и не
кончил. Приготовьте теперь Жюстину.
— О монсеньер, — перебила его Дюбуа, — такая
казнь слишком милосердна для нее, неужели вы не можете придумать что-нибудь
пострашнее? Мне кажется, если бы у вас была неограниченная власть, вы нашли бы
этот способ умерщвления чересчур мягким для отъявленных негодяев, а Жюстина как
раз принадлежит к их числу, следовательно, давайте найдем кое-что поинтереснее.
— Разумеется, — ответил епископ, — хоть я и
сам большой злодей, не буду скрывать от вас, что хотел бы сделать
государственную казнь более мучительной и впечатляющей. Причина здесь довольно
проста… — Он сошел с помоста и прилег на софу. — Давайте порассуждаем
немного на эту тему, пока я прихожу в себя. А вы, Дюбуа, успокойтесь: ваша
протеже никуда от нас не уйдет.
Вы говорите, друзья мои, что пытки, которые я бы ввел, будь
у меня в руках соответствующая власть, были бы неизмеримо более жестокими, чем
те, что применяются ныне. И, конечно же, они практиковались бы гораздо чаще.
Запомните, что покорность народа, эта покорность, столь необходимая для
правителя, всегда обусловлена только насилием и размахом казней
[72]
.
Любой властитель, желающий править через посредство милосердия, будет очень
скоро сброшен с престола. Жестокое животное, называемое народом, требует, чтобы
им правили железной рукой: вы пропали, как только позволите ему осознать
собственную силу. Если бы я был правителем, презренная кровь простонародья
проливалась бы ежеминутно; я бы устрашил его жестокими кровавыми уроками,
независимо от степени виновности я бы казнил его, чтобы усилить его
зависимость, я бы лишил его всех средств подняться с колен, я бы обрек его на
вечный и тяжкий труд, причем за столь мизерное вознаграждение, что сама мысль
сбросить с себя оковы была бы для него невозможной…
— Надо бы превратить его в тягловый скот, —
вступил в разговор аббат, — который можно забивать, как быков на бойне;
надо бы задавить его налогами, контрибуциями…
— Не сомневайтесь в том, — продолжал
епископ, — что эта нечисть разрушает пружины государства своей въедливой
ржавчиной, так давайте вырвем ее с корнем, и я мог бы предложить для этого
следующие способы.
1. Прежде всего важно не только разрешить, но и узаконить
детоубийство. Только этот мудрый закон позволил китайцам сократить чрезмерное
население, которое иссушало нацию и давило на нее с такой силой, что непременно
потрясло бы все государственные основы. Умный китаец, без сожаления убивающий
ребенка, которого не может прокормить, не видит ничего плохого в том, чтобы
избавиться от лишней обузы. Этот закон следует дать народу, который вы желаете
поработить, особенно остерегайтесь строить приюты для плодов его распутства;
пусть женщина, родившая ребенка, принародно убивает его, пусть у нее не будет
никакой возможности спасти своего выродка; она сама должна караться смертью,
если захочет сохранить этот бесполезный плод, как это принято на острове Таити,
где женщин, принадлежащих народности «арреоисов», затаптывают ногами, если они
производят на свет детей или не убивают их сразу после рождения
[73]
.
2. Затем необходимо, чтобы специальные комиссары регулярно
посещали всех крестьян и беспощадно изымали излишки в доме. Эти визиты должны
быть неожиданны, стремительны, в них должен принимать участие палач, который
займется излишками в семействе. Каждая семья должна иметь средств не более, чем
для троих детей, а все, что сверх этого, будет конфисковываться комиссарами.
При такой предосторожности не будет опасений, что крестьянин посмеет завести
больше детей, чем ему положено по закону. Если он вздумает упрямиться, задавите
его непосильными налогами, а если и это не поможет, убейте его жену на его
глазах и не забывайте, что все неприятности и беды любого правительства
проистекают из чрезмерного роста населения. Бедняк и живет только для того,
чтобы быть полезным богатому, чтобы его подстилали под ноги при переходах через
болото, как это практиковал Магомет в Константинополе. Поэтому не церемоньтесь
с ним, заставьте его посредством нищеты и лишений исполнять на земле только
роль, исконно ему предназначенную; пусть он сам приводит своих лишних детей в
ваш салон наслаждений, где вы будете бесчестить их или убивать, если вам
захочется. Вот единственный способ держать в узде эту сволочь, которая, если
дать ей волю, рано или поздно разрушит устои государства.}
3. Следующий важный момент — вернуть народ в ярмо рабства,
из которого вытащили его жадность и негодная политика наших королей. Опасаясь
могущества знати, они освободили народ, чтобы сохранить равновесие, забыв о
неравенстве возможностей, забыв о том, что знать, которую они хотели ослабить,
увлечет за собой в пропасть и трон. Если уж короли не желают отдать сеньорам
крестьян, которые прежде были их крепостными, пусть они оставят их себе — я не
возражаю, но пусть держат их в рабстве: нет ничего опаснее, чем свободный
народ. Ведь только через полное угнетение этого класса, то есть обрекая его на
самое жестокое рабство, сокращая его средства к существованию, лишая его
всяческих благ, заставляя его покупать ценой невыносимого труда скудное
пропитание — только так вы сократите население, бич для любого государства,
ужаснейшую опасность, которая обязательно разрушит его, и никакого снисхождения
в этом вопросе, иначе слишком печальны будут последствия.
4. Другой мерой, еще более необходимой, чем предыдущая,
является полная отмена всяческих подаяний — как общественных, так и частных. Я
бы установил штраф для того, кто посмеет совершить этот губительный поступок,
опасность которого совершенно очевидна. Мы сетуем на обилие нищих и в то же
время поощряем их своей благотворительностью! Представьте себе идиота, который
жалуется, что его одолевают мухи, и чтобы отогнать их, мажет свое тело медом.
Итак, никаких подаяний, никакого снисхождения к праздности! Не забывайте, что
если тот плут Иисус проповедовал такой образ жизни, так он сам был попрошайкой
и бродягой, которого римляне должны были не презирать и высмеивать, а предать
самой жестокой и позорной казни.
