— О сударь, — ответила Жюстина, сбитая с толку
этими рассуждениями, — неужели вы думаете, что если вчера один человек,
пользуясь своей силой, изнасиловал и убил несчастного ребенка, а другой в это
время утешал несчастного, то второй не заслужит вечного спасения на небесах, а
на первого не обрушится весь небесный гнев?
— Конечно нет, Жюстина, ничего подобного не произойдет.
Во-первых, потому что не существует ни будущих наказаний, ни будущих наград;
во-вторых, потому что добродетельный человек, которого вы противопоставили
злодею, поступает под действием тех же самых импульсов природы и,
следовательно, не является в ее глазах ни грешником, ни святым. Просто наше
поведение определяется разными обстоятельствами; разные органы, разные
сочетания этих органов привели меня к пороку, а его к добродетели, но оба мы
действовали так, как угодно было природе: он творил добрые дела, так как это
входило в ее планы, я совершал преступления, потому что необходимо было
поддержать равновесие; не будь этого идеального равновесия, и окажись одна чаша
весов тяжелее другой, прервался бы ход планет, и остановилось бы движение во
вселенной, которая является материальной и механической, поэтому о ней можно
судить только по данным механики, всегда достаточным для того, чтобы познать
все ее секреты.
— Ах сударь, — вздохнула Жюстина, — ваши
мысли ужасны!
— Да, для тех, кто боится сделаться их жертвой, но не
для меня, который всегда будет жрецом.
— А если фортуна отвернется от вас?
— Тогда я смирюсь, но взглядов своих не изменю, и меня
утешит философия, так как она обещает мне вечное небытие, которое я предпочитаю
выбору между страданиями и наградами, предлагаемыми вашей религией. Первые мня
возмущают и внушают ужас, вторые меня не касаются. Не существует никакой
разумной пропорции между этими наградами и страданиями, поэтому они нелепы и в
таком качестве не могут быть творением Бога. Может быть, вслед за некоторыми
учеными мужами, которые не могут связать физические страдания в аду с
благодеяниями своего Бога, вы мне скажете, что моей единственной мукой будет
лишение возможности созерцать его? Ну так что из того? Неужели я буду
чувствовать себя наказанным тем, что не смогу видеть предмет, о котором не имею
ни малейшего представления? Здесь можно возразить, что он на краткий миг
предстанет моему взору, чтобы я в полной мере осознал весь масштаб своей
потери. В таком случае она будет невелика, потому что вряд ли я стану сожалеть
об утрате существа, который хладнокровно осуждает меня на бесконечные муки за
проступки преходящего характера: только одна эта несправедливость вызовет у
меня такую ненависть к нему, что о сожалении не может быть и речи.
— Теперь я вижу, что исправить вас невозможно, —
сказала Жюстина.
— Ты права, мой ангел, и даже не пытайся делать этого,
лучше позволь мне заняться твоим обращением и поверь, что у тебя в сто раз
больше причин последовать моему примеру, чем у меня обратиться в твою веру…
— Надо отжарить ее, братец, — заявила
Дюбуа, — и отжарить как следует, другого способа наставить ее на путь истинный
я не вижу: любая женщина быстренько воспринимает принципы того, кто ее сношает.
Хорошее совокупление только сильнее разжигает факел философии. Все моральные и
религиозные принципы мгновенно рушатся перед натиском страстей, поэтому дай им
волю, если хочешь перевоспитать девчонку.
Железное Сердце уже заключил ее в свои объятия и собирался,
не мешкая, претворить советы Дюбуа, как вдруг все услышали стук копыт.
— К оружию! — призвал атаман, торопливо пряча в
панталоны огромный член, который во второй раз угрожал ягодицам несчастной
Жюстины. — К оружию, друзья! Оставим удовольствие на потом.
Шайка растворилась в лесу и через некоторое время вернулась,
ведя за руки перепуганного путника.
На вопрос о том, что он делал один на такой пустынной дороге
в столь ранний час, о его возрасте и профессии, тот ответил, что его зовут
Сен-Флоран, что он — один из самых богатых негоциантов Лиона, что ему тридцать
пять лет, и он возвращается из Фландрии, куда ездил по своим коммерческим
делам, что при нем мало денег, но много документов; он добавил, что отпустил
накануне слугу и решил выехать пораньше, пока еще не жарко, с намерением
приехать в то же день в Париж, где он должен заключить важную сделку, а через
несколько дней хотел уехать домой; кроме того, объяснил путник, он мог бы
заблудиться, заснув в седле, если бы поехал по глухой тропинке, после чего он
попросил пощады, предложив разбойникам все, что у него есть.
Проверили его бумажник, пересчитали деньги: добыча оказалась
завидной. Сен-Флоран имел при себе четыреста тысяч франков в виде бумаг,
подлежащих оплате в столице, несколько ценных безделушек и около ста луидоров
наличными.
— Послушай, дружище, — обратился к нему Железное
Сердце, тыча ему под нос ствол пистолета, — ты понимаешь, что при твоих
богатствах мы не можем оставить тебя в живых, иначе ты нас сразу выдашь.
— О сударь, — вскричала Жюстина, бросаясь в ноги
разбойнику, — я умоляю вас в момент вступления в вашу шайку избавить меня
от ужасного зрелища смерти этого несчастного; сохраните ему жизнь, не отказывайте
мне в первой милости, о которой я прошу.
И она тут же прибегла к довольно странной хитрости, чтобы
оправдать свой интерес к незнакомцу:
— Имя, которым назвался этот человек, говорит мне о
том, что мы близкие родственники. Не удивляйтесь, — продолжала она,
повернувшись к пленнику, — что встретили родственницу в такой необычной
ситуации, сейчас я все вам объясню. По этой причине, — с жаром говорила
она, снова глядя умоляющими глазами на Железное Сердце, — по этой причине,
сударь, подарите мне жизнь этого несчастного, и я отвечу на это глубочайшей
преданностью вашим интересам.
— Вы знаете, с каким условием я могу оказать вам
милость, о которой вы меня просите, Жюстина, — ответил Железное
Сердце, — и прекрасно понимаете, что я хочу от вас.
— Хорошо, сударь, я согласна на все, — выкрикнула
она, бросаясь между несчастным и главарем разбойников, который уже готовился
убить свою жертву. — Да, да, я согласна на все, только пощадите его,
умоляю вас.
— Тогда пошли, — заявил Железное Сердце, глядя .на
Жюстину, — я хочу, чтобы ты сдержала свое слово немедленно.
С этими словами он увел ее вместе с пленником в соседний
кустарник, где привязал Сен-Флорана к дереву и, заставив Жюстину опуститься на
четвереньки под этим же деревом, задрал ей юбки и приготовился совершить свое
преступление, по-прежнему держа на мушке пистолета грудь бедного
путешественника, чья жизнь зависела от послушания Жюстины, которая, крайне
смущенная и дрожащая, обнимая колени привязанного пленника, готовилась к самому
худшему, что могло прийти в голову палачу. Но еще раз Господь охранил Жюстину
от несчастий, предназначенных ей, и природа, повинуясь этому Богу, кем бы он ни
был, настолько жестоко обманула в тот момент желания разбойника, что его
разъяренный инструмент обмяк перед входом в храм, и все его отчаянные усилия не
смогли придать ему твердость, необходимую для осуществления задуманного
злодеяния.
