— О мадам, — вздохнула Жюстина, — не находите
ли вы, что ваши максимы противоречат вашим нравам?
— Ничуть, Жюстина, ни в коем случае: я ратую только за
равенство. Если я исправляю капризы судьбы, так только потому, что, будучи
униженной, раздавленной несправедливостью фортуны, видя в одних людях лишь
тщеславие и деспотизм, в других — низость и нищету, я не пожелала ни блистать в
среде горделивых богачей, ни чахнуть среди оскорбленных бедняков. Я сама решила
свою судьбу, сделала себе состояние благодаря собственной ловкости и философии.
Согласна, что это достигнуто преступлениями, но сама я не верю в порок, дорогая
моя, и на мой взгляд нет ни одного поступка, который можно считать злодейским…
Короче, Жюстина, мы подъезжаем, решай скорее: согласна ты служить мне?
— Нет, мадам, никогда этого не будет.
— Хорошо, ты умрешь, ничтожество! — разъярилась
Дюбуа. — Да, умрешь, и не надейся убежать от судьбы.
— Ну так что? Я избавлюсь от всех страданий, кончина
меня не пугает: это последний в жизни сон, это отдых для несчастных — только и
всего.
Тогда Дюбуа, как дикий зверь, набросилась на нашу
несчастную, она осыпала ее ударами, она задрала ей юбки и разодрала ногтями
бедра, живот и ягодицы, она била ее по щекам, всячески унижала ее, продолжала
угрожать пистолетом, если та вздумает даже пикнуть. Жюстина беззвучно рыдала.
Между тем карета мчалась вперед; кучер погонял лошадей, и
они скакали без остановки. Что делать?.. Жюстина находилась в таком
ошеломлении, что предпочла бы скорее умереть в эти минуты, чем снова оказаться
в том страшном доме.
Они уже пересекли границу Дофине, когда шестеро верховых,
галопом преследовавших карету, настигли ее и заставили остановиться. Шагах в
тридцати от дороги стояла хижина, и налетчики заставили кучера свернуть к ней.
Только там Дюбуа поняла, что это были жандармы из конной полиции. Сойдя на
землю, она спросила, знают ли они ее и по какому праву так обращаются с дамой
ее положения. Эта наглость увенчалась успехом.
— Мы не имеем чести знать вас, мадам, — сказал
жандарм, — но мы уверены, что в вашей карете находится преступница,
которая вчера подожгла главную гостиницу в Вильфранш.
Затем, увидев Жюстину, оживился.
— Вот ее приметы, мадам, так что мы не ошиблись; будьте
любезны выдать ее и объяснить, как случилось, что столь почтенная дама, какою
вы мне кажетесь, связалась с такой женщиной.
— В этом нет ничего удивительного, — заявила
ловкая бестия, — я не собираюсь ни скрывать, ни защищать эту девушку, раз
она виновна в ужасном преступлении, о котором вы говорите. Вчера я была в той
же гостинице, что и она, и уехала оттуда в самый разгар суматохи; когда я
садилась в карету, эта девушка бросилась ко мне, умоляя взять ее с собой в
Лион, где она надеялась, по ее словам, найти место, так как все потеряла в
пожаре. Слушая больше свой разум, чем сердце, я ее пожалела, вняла ее просьбам.
Потом, сев в карету, она попросила меня взять ее в услужение. По доброте
душевной я согласилась и решила отвезти ее в Дофине, где находится мое поместье
и моя семья. Конечно, это послужит мне уроком, теперь я сознаю, в какую
неприятность может завести добродетель, но я постараюсь исправиться. Берите ее,
господа, она ваша, и упаси меня Господь, если я буду покрывать такое чудовище;
я вверяю ее в руки закона, только умоляю вас никому не рассказывать о том, что
я имела несчастье поверить ей.
Жюстина пыталась оправдаться, она хотела обвинить истинную
виновницу. Ее слова были встречены лживыми обвинениями, которыми наглая Дюбуа
защищала себя, презрительно усмехаясь. О печальные плоды нищеты и скромности,
богатства и нахальства! Возможно ли, чтобы женщина, называвшая себя госпожой
баронессой де Фюлькони, излучавшая роскошь, козырявшая несуществующими землями
и семьей, — могло ли такое быть, чтобы подобная женщина оказалась виновной
в преступлении, в котором нисколько не была заинтересована? И напротив, разве
не говорили все факты против несчастной Жюстины? Бедная, беззащитная, разве
могла она оказаться правой?
Жандарм зачитал ей жалобы Бертран — это она ее обвиняла. По
словам этой мегеры, наша сирота подожгла гостиницу, чтобы легче было обокрасть
ее, что она и сделала — взяла все до последнего су; это Жюстина бросила ребенка
в огонь, чтобы привести бедную мать в отчаяние и скрыться, пользуясь этим.
Кроме того, добавляла Бертран, Жюстина известна как девица дурного поведения,
она чудом избежала в Гренобле виселицы, к которой ее приговорили за убийство
обманутого ею молодого человека, она же с непристойными намерениями приставала
к монахам в Лионе. Одним словом, бесчестная Бертран сделала все, чтобы погубить
Жюстину; озлобленная своим горем, она употребила чудовищную клевету, чтобы
запятнать ее. По ходатайству обвинительницы было проведено тщательное
расследование на месте преступления: пожар начался на сеновале, несколько
человек засвидетельствовали, что Жюстина заходила туда накануне вечером, и это
было правдой. Служанка гостиницы неточно указала ей местонахождение туалета, и
Жюстина поднялась на тот злополучный чердак, где оставалась достаточно долго,
чтобы вызвать подозрения. Итак, несмотря на все ее протесты жандарм приказал
надеть на нее оковы.
— Но сударь, — все-таки осмелилась Жюстина, —
если бы я обокрала свою спутницу в Вильфранш, деньги должны быть при мне, так
обыщите меня.
Эта неловкая попытка вызвала лишь смех, ей заявили, что она
была не одна, что наверняка у нее были сообщники, которым она передала деньги
во время бегства. Тогда коварная Дюбуа, знавшая о клейме, которое когда-то
сделал нашей героине Роден, разыграла жалость и обратилась к жандарму:
— Сударь, каждый день совершается столько преступлений,
что вы извините меня за пришедшую мне в голову мысль. Если эта девушка
действительно сделала то, в чем ее обвиняют, тогда это наверняка не первое
преступление на ее счету: не может человек вот так вдруг решиться на подобное
злодейство. Осмотрите ее, сударь, прошу вас… Если вы обнаружите на ее теле… Но
если ничего такого на ней нет, позвольте мне встать на ее защиту.
Жандарм согласился на осмотр и собрался уже приступить к
нему, как вдруг Жюстина воспротивилась:
— Одну минуту, сударь, проверка не нужна: мадам
прекрасно знает, что у меня на плече есть ужасное клеймо, и знает также, какое
несчастье стало его причиной; эта гнусная уловка с ее стороны лишний раз
свидетельствует о ее злодеяниях, которые будут раскрыты в храме Фемиды. Везите
меня туда, сударь, вот мои руки, вяжите их, только порок стыдится носить оковы
— несчастная добродетель страдает от них, но их не страшится.
— Вот уж никак не думала, что попаду в самую
точку, — покачала головой Дюбуа. — Но раз уж это создание благодарит
меня за мою доброту гнусными инсинуациями, я согласна ехать вместе с вами, если
это необходимо.
— Никакой нужды в этом нет, госпожа баронесса, —
заверил ее жандарм, — наша задача — найти только эту девушку; ее
признания, клеймо, которое она носит, являются достаточным обвинением; мы ее
забираем, а вам приносим тысячу извинений за столь долгую задержку вашей
кареты.
