— Итак, вы не хотите, чтобы я помог вам? —
процедил он сквозь зубы, приводя себя в порядок. — Ну что ж. в добрый час;
я не буду вам ни помогать, ни вредить — даю вам слово, но если вы проговоритесь
о том, что здесь произошло, я обвиню вас в самых страшных преступлениях, и
ничто вас уже не спасет. Подумайте над этим, меня считают вашим исповедником, и
когда речь идет о преступнике, нам разрешено предать содержание исповеди
гласности. Послушайте, что я скажу сейчас тюремщику, и знайте, что я в любой
момент смогу вас погубить.
Он постучал в дверь. Появился надзиратель.
— Сударь, — сказал ему подлый монах, — эта
добрая девочка ошиблась: она хотела увидеться с неким отцом Антонином из Бордо,
но я ее не знаю. Тем не менее она захотела исповедаться, и я ее выслушал. Я
покидаю вас, но если суду понадобятся мои показания, я всегда к вашим услугам.
С этими словами варвар ушел, оставив Жюстину в полном
замешательстве от такого коварства, возмущенную его наглостью и
развращенностью, пожираемую сожалением о том, что она не убила себя вместо
того, чтобы сделаться (пусть и не по своей воле) объектом столь чудовищной
похоти.
Однако, несмотря на ужасное состояние, Жюстина не хотела
сдаваться и вспомнила о Сен-Флоране. Невозможно, подумала она, чтобы этот
человек отказал мне в помощи после всего, что я для него сделала. Я оказала ему
очень большую услугу, он поступил со мной слишком жестоко, чтобы не сжалиться
надо мной в такой критический момент, чтобы не признать, по крайней мере, что я
поступила благородно по отношению к нему. Огонь страстей мог ослепить его в тех
обстоятельствах, когда я с ним встречалась, но он — мой дядя и в этом качестве
никакие другие соображения не должны помешать ему помочь мне. Возможно, он
снова вернется к своим последним предложениям и по— ставит условием моего
спасения те ужасные услуги, о которых говорил в прошлый раз? Делать нечего, я
соглашусь, а когда окажусь на свободе, найду возможность избежать участия в его
злодейских делах, в которые он имел низость втянуть меня.
Вдохновленная такими мыслями, Жюстина написала Сен-флорану.
Она обрисовала ему свои злоключения, она умоляла его встретиться с ней. Но она
недостаточно знала душу этого монстра, решив, что в нее может проникнуть что-то
доброе; очевидно, она забыла гнусные принципы этого развратника и его пагубную
привычку всегда судить о других по себе, в конце концов и Жюстина, в свою
очередь, предполагала, что этот человек должен вести себя с ней так же, как бы
она поступила с ним в подобных обстоятельствах.
Он приехал, Жюстина попросила поговорить с ним наедине, и их
оставили вдвоем. Судя по знакам уважения, какие ему были оказаны, Жюстина
поняла, что он пользуется в Лионе большим влиянием.
— Что я вижу! Это вы? — произнес он, бросив на нее
презрительный взгляд. — Выходит, я не совсем понял письмо, я думал его
писала женщина, более порядочная чем вы, которой я бы помог от всего сердца, но
что хочет от меня идиотка, которую я перед собой вижу? Та, которая виновна в
стольких преступлениях, одно ужаснее другого, а когда ей предлагают возможность
честно зарабатывать на жизнь, она упрямо отказывается? Нет, большей глупости не
видел свет.
— Ах, сударь, — вскричала Жюстина, — я ни в
чем не виновна.
— Что же еще надо совершить, чтобы быть
виновной? — язвительно продолжал бессердечный человек. — Первый раз в
моей жизни я увидел вас среди разбойников, которые хотели меня убить, теперь я
нахожу вас в тюрьме, обвиняемую еще в трех или четырех преступлениях и имеющую
на плече свидетельство прошлых злодеяний: если вы называете это
добропорядочностью, так что же следует считать позором и бесчестием?
— Видит Бог, сударь, — взволнованно заговорила
Жюстина, — вы не имеете права упрекать меня за тот период моей жизни,
когда я вас узнала, потому что не мне, а вам следовало бы стыдиться этого. Вы
знаете также, сударь, что не по своей воле я оказалась среди бандитов, которые
поймали вас; между прочим, они собирались лишить вас жизни, я помогла вам
бежать… Мы убежали вместе благодаря мне. Что же вы сделали, жестокосердный,
чтобы отблагодарить меня за это? Можно ли без содрогания вспомнить о том
случае? Вы сами захотели убить меня, вы меня жестоко избили и, воспользовавшись
моим состоянием, несмотря на кровные узы, которые связывают нас, вы отобрали у
меня самое дорогое; вы совершили беспримерную подлость, забрав у меня те
небольшие деньги, которые у меня были, как будто вы стремились к тому, чтобы
унижение и нищета нанесли вашей жертве последний удар. А что сделали вы потом,
чтобы усугубить мои несчастья? Вы добились своего, подлый злодей, вы можете
ликовать, это вы меня погубили, это вы подтолкнули меня к пропасти, в которую я
продолжаю падать с того злополучного момента. Но я все готова забыть, сударь,
все выбросить из памяти, я даже прошу у вас прощения за то, что помела
высказать такие упреки — только ради всего святого дайте мне надежду хотя бы на
какую-то признательность с вашей стороны… Соблаговолите приоткрыть вашу душу
хотя бы сейчас, когда тень смерти витает над моей головой. Да и не ее я боюсь,
а бесчестия: спасите меня от позорной казни; одной этой милости я прошу у вас,
не откажите мне, сударь, не лишайте меня надежды, когда-нибудь небеса и мое
сердце вознаградят вас за это.
Больше Жюстина говорить не могла: слезы душили ее; вместо
того, чтобы прочесть на лице злодея потрясение, которым она надеялась смягчить
его душу, она видела лишь сокращение мышц, которые обычно предшествовали
излиянию его похоти. Он сидел напротив нее, сверля ее своими черными злыми
глазами, и он мастурбировал самым бессовестным образом.
— Ничтожество! — заговорил он, сдерживая тот
похотливый гнев, от которого Жюстина так часто страдала в свое время. —
Низкая шлюха! Разве ты забыла, о чем я предупреждал тебя, когда ты от меня
уходила, разве не запретил я тебе показываться в Лионе?
— Но, сударь…
— Мне наплевать на обстоятельства, которые привели тебя
в этот город, главное в том, что ты здесь, а этого в тысячу раз более чем
достаточно, чтобы пробудить во мне ярость, чтобы я пожелал тебе виселицы.
Однако выслушай меня: я еще раз хочу оказать тебе услугу; твое дело находится в
руках господина де Кардовиля, моего друга детства, твоя судьба зависит только
от него; я поговорю с ним, но предупреждаю, что ты ничего не добьешься без
самого рабского повиновения и не только перед ним, но также перед его сыном и
дочерью, с которыми он обыкновенно разделяет свои удовольствия. Я призываю тебя
к абсолютной покорности — только этот господин может изменить ход твоего
процесса, но если ты заупрямишься, дни твои сочтены. Что до меня, Жюстина, хочу
заявить прямо: ты мне отвратительна, и я не хочу иметь с тобой ничего общего,
но если мои друзья, которые, кстати, тебя не знают, примут мое предложение, за
тобой придут с наступлением ночи. Ты падешь к ногам судей, ты облобызаешь их со
всем почтением, ты самым убедительным способом докажешь свою невиновность и
сделаешь все, что от тебя потребуют. Вот все, что я могу для тебя сделать.
Прощай, будь готова к любым событиям, только не вздумай совершить какую-нибудь
глупость, потому что меня ты больше никогда не увидишь.
