После этого Сен-Флоран, который не переставал теребить свой
член в продолжение этой речи, велел Жюстине обнажить зад: он наградил его
несколькими увесистыми шлепками, вонзил в ее тело свои когти и оставил на
бедрах несчастной постыдные следы своего злодейства. Потом удалился, наказав
тюремщику держать преступницу в строгости, но отдать ее Кардовилю, если за ней
придут его люди.
Ничто не могло сравниться с отчаянием ошеломленной Жюстины.
Разве весь ее опыт не давал ей бесчисленные основания остерегаться покровителя,
которого ей предлагали, и в еще большей степени средств, которыми ей предстояло
оплатить это покровительство? Однако другого выхода у нее не было. Надо ли было
ей отвергнуть то, что давало надежду на помощь? Речь шла о проституции: ей ясно
дали понять это, но тем не менее Жюстина лелеяла мысль о том, что сможет
растрогать и смягчить палачей; в конце концов, дело касалось спасения ее жизни,
и это обстоятельство было настолько весомым, что естественной и простительной
кажется нам ее отступление от прочих, не столь важных соображений… Хотелось бы
думать, что это не было отказом от принципов чести: в самом деле, разве лишила
Жюстину чести сила, которая на нее навалилась? Виновна ли была она в
посягательстве на ее личность? Разве в глазах самого придирчивого человека все
ужасы, пятнавшие и осквернявшие ее до сих пор, хотя бы чуточку потрясли
несокрушимую основу ее добродетельности?
Такие размышления одолевали Жюстину, пока она одевалась и
готовилась следовать за людьми, которые придут за ней. Час пробил, появился
тюремщик, Жюстина вздрогнула.
— Идите за мной, — сказал ей Цербер, — за
вами пришли от господина де Кардовиля. Постарайтесь как можно лучше
использовать этот небесный дар; здесь много таких, которые хотели бы удостоиться
этой чести, но им это не суждено никогда.
Принаряженная, насколько это было возможно в ее положении,
Жюстина вышла, и ее передали в руки двух рослых негров, чей дикий вид способен
был испугать и неробкого человека. Ее посадили в экипаж, не сказав ни слова.
Негры сели вместе с ней, опустили шторки, и, по расчетам Жюстины, карета
остановилась, отъехав на два или три лье от Лиона.
В неверном лунном свете она смогла увидеть только двор
уединенно стоявшего замка, окруженный кипарисами; нашу героиню провели в зал,
довольно слабо освещенный, где негры, по-прежнему молчавшие, стали рядом с ней
с двух сторон. Через четверть часа перед Жюстиной предстала старая женщина в
сопровождении четырех очень красивых юношей лет шестнадцати-восемнадцати,
каждый из которых держал уголок большого черного покрывала.
— Вы пришли к последнему моменту вашей жизни, —
сказала старуха, — и одежда теперь вам не нужна: сбрасывайте с себя все до
последней тряпки. Теперь я отрежу волосы на вашем влагалище, — продолжала
дуэнья, когда Жюстина осталась без одежд. Когда и эта процедура была выполнена,
она добавила: — Я завяжу вам глаза, и на вас накинут этот погребальный саван.
В таком виде, с завязанными глазами Жюстину привели в салон,
где старуха с помощью негров поставила ее в весьма неудобное положение: ее
руки, поднятые вверх и привязанные к свисавшим с потолка веревкам, имели не
больше свободы маневра, чем ее ноги, крепко прикрепленные к полу. Потом она
почувствовала на своем теле множество невидимых рук, которые несколько минут со
знанием дела ощупывали ее. После чего с глаз сняли повязку, и она увидела перед
собой участников предстоящих утех. В их числе были люди, которые привели ее
сюда, поэтому мы представим их всех по очереди.
Дольмюс и Кардовиль, оба в возрасте сорока пятипятидесяти
лет, очевидно, были главными действующими лицами, оба занимали в Лионе самое
видное положение. Юное создание по имени Нисетта, очень смуглая девушка не
старше двадцати лет, была представлена как дочь Кардовиля и активная участница
церемонии, которой должна была подвергнуться Жюстина. Брюметон, крупный юноша
двадцати двух лет, свежий, как утренняя роза, обладатель великолепнейшего
полового члена и не менее соблазнительной задницы, был брат Нисетты, о котором
упоминал Сен-Флоран. Зюльма, очень эффектная двадцатичетырехлетняя блондинка с
превосходной кожей, волнующими формами, неземной красоты глазами, излучавшая
похоть каждой порой своего тела, также была активной участницей празднества, и
Кардовиль объяснил Жюстине, что она — дочь Дольмюса. У этой девушки тоже был
брат: уродец лет двадцати шести, обросший шерстью как медведь, казавшийся самым
неприятным и злым типом из всей компании, его звали Вольсидор. Что касается
четверых юношей, которых Жюстина уже видела раньше, это были прекрасные
предметы сладострастия и, очевидно, все четверо служили удовольствиям
вышеупомянутой четверки; их зва— ли Жюльен, Лароз, Флер д'Амур и Сен-Клер.
Обоим неграм было около тридцати лет, и, наверное, не было на свете чудовища с
таким громадным членом, как у этих двоих африканцев: самый породистый осел
показался бы щенком рядом с ними, и, увидев их, невозможно было поверить, что
какое-нибудь человеческое существо в состоянии воспользоваться такими
мужчинами. О старухе говорить не будем, Жюстина больше ее не видела: очевидно,
она служила второстепенной деталью забав этого общества.
Все члены ассамблеи числом двенадцать человек окружили
Жюстину, как только с глаз ее сорвали повязку, и каждый стал изощряться в
сарказме.
— Слушай, Кардовиль, — начал Дольмюс, — эта
шлюха знает, что должна здесь умереть?
— А что ей еще остается делать, — в тон ему
ответил Кардовиль, — против нее сорок два свидетеля. И мы окажем ей
большую услугу: она высказала нежелание проститься с жизнью в общественном
месте, и мы прикончим ее в этом доме.
При этих словах бесстыдная Нисетта, оказавшаяся уже в
объятиях Сен-Клера, который усиленно ласкал ее, изрыгнула ужасное богохульное
ругательство и заявила, что смотреть, как издыхает эта тварь, будет самым
большим удовольствием в ее жизни.
— Ради всего святого, что есть у меня во
влагалище, — перебила ее Зюльма, цинично ухмыляясь и каждой рукой
теребя-по члену, — позвольте мне нанести ей последний удар.
В это время оба отца и оба сына ходили вокруг жертвы,
ощупывая ее, как это делают мясники с быком, которого собираются купить.
— Давненько мы не судили такую отъявленную
злодейку, — важно заметил Вольсидор, — чьи преступления абсолютно
доказаны.
— Мои преступления! Абсолютно доказаны! — не
выдержала Жюстина.
— Доказаны они или нет, — сказал Кардовиль, —
ты погибнешь в огне, содомитка, да, ты сгоришь на медленном огне, но эту
приятную обязанность мы возьмем на себя. Ты должна быть нам благодарна за это.
Рядом послышалась возня: Нисетта млела от блаженства; вот
она раздвинула бедра, испустила дикий вопль и в продолжение всего кризиса
сквернословила, как пьяный извозчик. Кардовиль подбежал к дочери, опустился
перед ней на колени, облизал влагалище, выпил извергнутое семя и спокойно
вернулся к Жюстине.
— Ты с ума сошла? — подала голос прелестная дочь
Дольмюса, которой Лароз отдавал с лихвой то, что от нее получал. — Какого
дьявола ты кончила так быстро?
