И вот в пору, роковую для добропорядочности обеих девочек,
они лишились всего и в один день: ужасное банкротство швырнуло их отца в такую
глубокую пропасть, что он вскоре скончался от горя; спустя месяц за ним
последовала его жена. Участь сироток решили двое дальних и равнодушных родственников.
Их доля в наследстве, ушедшем на погашение долгов, составила по сто экю на
каждую; никто о них не позаботился, перед ними открылись двери монастыря, им
вручили жалкое приданое и предоставили свободу, с которой они могли делать все,
что угодно.
Жюльетта, живая, легкомысленная, в высшей степени
прелестная, злая, коварная и младшая из сестер, испытала лишь радость оттого,
что покидает темницу, и не думала о жестокой изнанке судьбы, разбившей ее
оковы. Жюстина, более наивная, более очаровательная, достигшая, как мы
отметили, возраста пятнадцати лет, одаренная характером замкнутым и
романтичным, сильнее почувствовала весь ужас своего нового положения; обладая
удивительной нежностью и столь же удивительной чувствительностью в отличие от
сестры, тяготевшей к искусствам и к утонченности, она вместе с тем отличалась
простодушием и добросердечием, которые должны были завести ее во множество
ловушек.
Эта юная девушка, обладательница стольких высоких качеств,
обладала и красотой известных всем прекрасных девственниц Рафаэля. Большие
карие глаза, наполненные сиянием чистой души и живым участием, нежная гладкая
кожа, стройная гибкая фигурка, округлые формы, очерченные рукой самого Амура,
чарующий голос, восхитительный рот и прекраснейшие в мире глаза — вот беглый
портрет нашей младшей прелестницы, чьи необыкновенные прелести и нежные черты
недоступны для нашей кисти; если даже наши читатели представят себе все, что
может создать самого соблазнительного их воображение, все равно
действительность окажется выше.
Обеим девочкам дали двадцать четыре часа, чтобы покинуть
монастырь. Жюльетта хотела осушить слезы Жюстины. Видя, что ничего у нее не
получается, она, вместо того, чтобы утешать, принялась ее ругать. Она упрекала
ее в чрезмерной чувствительности; она ей сказала с философской
рассудительностью, несвойственной ее возрасту, которая доказывала в ней опасное
брожение самых причудливых сил природы, что не стоит ни о чем печалиться в этом
мире; что в самой себе можно найти физические ощущения достаточно острые и сладострастные,
способные заглушить голос моральных угрызений, которые могут привести к
болезненным последствиям; что этот метод тем более заслуживает внимания, что
истинная мудрость скорее заключается в том, чтобы удвоить свои удовольствия,
нежели в том, чтобы увеличивать свои горести; что не существует ничего на свете
запретного, если это поможет заставить замолчать свою коварную
чувствительность, которой преспокойно пользуются другие, между тем как нам
самим она доставляет одни лишь печали.
— Смотри, — сказала она, бросаясь на кровать перед
сестрой и заголяясь до пупка, — вот как я делаю, Жюльетта, когда меня
одолевают печальные мысли: я ласкаю сама себя… я кончаю… и это меня утешает.
Тихая и добродетельная Жюстина пришла в ужас от такого
зрелища; она отвернула взор, а Жюльетта, продолжая массировать свой маленький
восхитительный бугорок, говорила сестре:
— Ты — дурочка, Жюстина; ты красивее меня, но никогда
ты не будешь так счастлива, как я.
Скоро, не прекращая своего занятия, юная распутница
испустила вздох, и ее горячее семя, выброшенное перед опущенными глазами
добродетели, мгновенно осушило источник слез, которые, без этого поступка, она
возможно пролила бы по примеру своей сестры.
— Глупо беспокоиться о будущем, — продолжала между
тем сладострастная дева, садясь подле Жюстины. — С нашими фигурами и в
нашем возрасте мы ни за что не умрем с голоду.
По этому случаю она напомнила сестре о дочери их прежних
соседей, которая, рано сбежав из родительского дома, превратилась в богатую
содержанку и, уж конечно, теперь живет много счастливее, чем если бы осталась в
семейном лоне.
— Следует остерегаться мысли о том, — прибавила
она, — что девушку делает счастливой брак. Попав в лапы Гименею, она,
будучи расположенной страдать, может рассчитывать на очень малую дозу
наслаждения, зато, окунувшись в либертинаж, она всегда в состоянии уберечь себя
от коварства любовника или утешиться множеством поклонников.
Жюстина содрогнулась от этих речей. Она сказала, что скорее
предпочтет умереть, чем согласиться на бесчестье, и увидев, что сестра твердо
вознамерилась ступить на путь, который ее ужасал, отказалась устроиться вместе
с ней, несмотря на все старания Жюльетты.
Таким образом девушки расстались, не обещав вновь свидеться,
как только стали ясны окончательно их противоположные намерения. Да разве
согласилась бы Жюльетта, которой предстояло сделаться светской дамой, принимать
бедную девчушку, чьи склонности, добродетельные, но приземленные, могли бы ее
обесчестить? Со своей стороны, захотела бы Жюстина подвергнуть опасности свои
нравы в обществе извращенного создания, которое станет жертвой распутства и
публичного позора?
Теперь с разрешения читателя мы покинем эту маленькую
распутницу и постараемся рассказать о событиях жизни нашей целомудренной
героини.
Как бы нам ни твердили, что миру нужно совсем немного
добродетели, гораздо приятнее для биографа описывать в персонаже, чью историю
он хочет поведать, черты доброты и бескорыстия, нежели непрестанно направлять
мысль на разврат и жестокость, что будет принужден делать тот, кто в своем еще
не написанном романе развернет перед нами чрезвычайно скандальное и столь же
непристойное жизнеописание безнравственной Жюльетты.
Итак, Жюстина, которую в детстве любила портниха ее матери,
в надежде, что эта женщина посочувствует ее несчастью, отправляется к ней,
рассказывает ей о своих злоключениях, просит у нее работу… Ее почти не узнают и
грубо прогоняют прочь.
— О небо! — так говорит бедняжка. — Неужели
тебе угодно, чтобы первые же шаги, которые я сделала в этом мире,
ознаменовались огорчениями?.. Эта женщина любила меня когда-то, почему же
сегодня она меня отталкивает? Увы, очевидно дело в том, что я — бедная сирота,
что у меня нет больше ничего, а людей уважают только ради тех выгод, которые
собираются из них извлечь.
Жюстина, обливаясь слезами пошла к своему священнику; она со
всем жаром своего возраста описала ему свое отчаянное положение. По этому
случаю она оделась в белое узкое платьице, ее красивые волосы были небрежно
забраны под большим мадрасским платком; только-только намечающаяся грудь почти
не выделялась под двойной газовой тканью, которая прикрывала ее от нескромного
взора; ее прелестное личико было несколько бледным по причине снедающих ее
печалей, зато слезинки, то и дело набегавшие ей на глаза, придавали им еще
большее очарование… Словом, невозможно было выглядеть прекраснее,
— Вы видите меня, сударь, — обратилась она к
святому отцу, — в положении, весьма плачевном для молодой девушки. Я
потеряла отца и мать; небо отобрало их у меня в возрасте, когда мне больше
всего нужна их помощь; они умерли разоренными, сударь, — и у меня больше
никого нет. Вот все, что они мне оставили, — продолжала она, показывая
двенадцать луидоров, — и негде мне преклонить мою бедную голову. Вы ведь
пожалеете меня, не правда ли, сударь? Вы — служитель религии, а религия —
обитель всех добродетелей; во имя Бога, о котором она говорит и которого я
обожаю всеми силами своей души, во имя Всевышнего, чьим слугой вы являетесь,
скажите мне, как второй отец, что мне делать и чем мне заниматься?
