— Да, мадам, в самом деле это большая честь для меня, и
честное слово я в восторге оттого, что лишаю еще одной девственности свою
родную мать! Подойдите сюда, Жюстина, подойдите ближе, разделите мое
удовольствие и дайте мне полакомиться вашими ягодицами.
Жюстина покраснела, но разве можно отказать тому, кого
любишь? Разве не было это большой честью для бедняжки? И в следующую минуту ее
изящный зад предстал взорам всех развратников, все ощупали его и всласть
полюбовались им. Ее заставили продолжать мастурбационные занятия: она должна
была ласкать коренную часть органа, внедрившегося в материнский зад, и своими
тонкими пальчиками, наконец, исторгла потоки спермы, которая опалила
внутренности мадам де Брессак, и она потеряла сознание.
Юноша вышел, даже не поинтересовавшись состоянием
достопочтенной дамы, которую он только что жестоко оскорбил, и Жюстина осталась
утешить ее, если только это было возможно.
Надеемся, наши читатели без труда представят себе, насколько
увиденный спектакль потряс нашу несчастную героиню, которая пыталась извлечь из
него личные причины, чтобы погасить в душе изъедавшую ее страсть, но ведь не
зря говорят, что любовь — это не та болезнь, от которой можно излечиться. Все
средства, противопоставляемые ей, только сильнее разжигают пламя, и
бессердечный Брессак никогда еще не казался таким желанным в глазах бедной
сироты, как в эти минуты, когда ее разум окончательно осознал все то, что
должно было пробудить в ней ненависть.
Глава 5
План ужасного преступления. — Усилия, предпринятые для
его предотвращения. — Софизмы его автора. — События, предшествующие
его исполнению. — Жюстина спасается
Прошло два года с тех пор, как Жюстина поселилась в этом
доме, и все это время ее преследовали все те же несчастья и утешали те же
надежды, и наконец мерзкий Брессак, уверившись в ее преданности, рискнул
раскрыть перед ней свои коварные планы.
В то время они находились в деревне, Жюстина осталась одна
подле своей хозяйки: старшей горничной позволили провести лето в Париже по
причине каких-то обстоятельств, связанных с ее мужем. Однажды вечером, вскоре
после того, как наша юная прелестница ушла к себе, в дверь неожиданно постучал
Брессак и попросил уделить ему несколько минут: увы, каждое мгновение, которое
дарил ей жестокосердный автор ее злосчастий, казалось ей слишком ценным, чтобы
она могла отказать ему. Он вошел, тщательно запер за собой дверь и опустился
рядом с ее кроватью в кресло.
— Выслушайте меня, Жюстина, — сказал он в
некотором замешательстве, — я должен сообщить вам вещи исключительной
важности, поэтому поклянитесь сохранить это в тайне.
— О сударь, неужели вы думаете, что я способна
злоупотребить вашим доверием?
— Ты не представляешь, что тебя ждет, если окажется,
что я в тебе обманулся.
— Самым ужасным для меня наказанием было бы потерять
ваше доверие, и вам нет нужды грозить мне другими.
— Дорогая моя, — продолжал Брессак, сжимая руки
Жюстины, — как я ненавижу свою мать! Я приговорил ее к смерти… и ты должна
мне помочь в этом…
— Я!? — воскликнула Жюстина, отшатываясь в
ужасе. — Как вам могла прийти в голову подобная мысль, сударь? Нет, нет,
располагайте моей жизнью, если она вам нужна, только не пытайтесь сделать меня
сообщницей страшного преступления, которое вы задумали.
— Послушай, Жюстина, — перебил ее Брессак, мягко
притягивая ее к себе, — я ожидал такой реакции, но поскольку ты обладаешь
умом, я буду рад избавить тебя от предрассудков и доказать тебе, что это
преступление, которое так ужасает тебя, в сущности самое обыденное дело.
Твой нефилософский разум видит здесь два злодеяния:
уничтожение существа, похожего на нас, и зло, которое возрастает от этого
злодеяния, если это существо связано с нами родственными узами. Но запомни,
милая Жюстина, что уничтожение существ, подобных нам, есть воображаемое
преступление, так как человеку не дана власть разрушать, в крайнем случае он
может изменять существующие формы, но не в силах их уничтожить. Все формы равны
в глазах природы, и ничто не пропадает в огромном тигле, где происходят
изменения: все частички материи, попадающие в него, непрерывно выходят оттуда в
другом виде, и какими бы способами этот процесс не осуществлялся, ни один из
них не может оскорбить природу. Убийства, совершаемые нами, питают ее силы,
поддерживают ее энергию, и ни одно из них ей не противно. Какая разница для
этой созидательницы, если та или иная масса материи, имеющая сегодня вид
двуногого существа, возродится завтра в форме тысячи разнообразных насекомых!
Кто осмелится утверждать, что уничтожение животного о двух ногах трогает ее
сильнее, нежели уничтожение червяка, и что она заботится о нем больше? Если
степень ее привязанности, вернее безразличия, ко всем созданиям одинакова, чем
может ей повредить человек, который превратит другого человека в муху или в
растение? Когда меня убедят в верховенстве нашего человеческого вида, когда
докажут, что он исключительно важен для природы, что ее законы противятся его
видоизменениям, вот тогда я смогу поверить в то, что убийство есть
преступление; но если самые тщательные исследования показали, что все, что
существует и произрастает на земле, включая самые несовершенные творения
природы, имеет в моих глазах равную ценность, я никогда не соглашусь с тем, что
превращение одного из них в тысячу других хоть в чем-то нарушит ее замыслы. Я
вижу это так: все животные, все растения рождаются, питаются, уничтожаются,
воспроизводятся одними и теми же средствами и способами и никогда не
претерпевают настоящей смерти, а только видоизменяются, — сегодня они
являются в одной форме, а через несколько лет явятся в другой по воле существа,
которое захочет изменить их, быть может, даже тысячу раз за день, не нарушая
при этом ни один из законов природы, поскольку, разлагая их на первичные
элементы, необходимые нашей праматери, оно посредством этого поступка, ошибочно
называемого преступным, сообщает ей созидательную энергию, которой ее лишает
человек, не смеющий по причине своего глухого безразличия совершить такой
поступок. В этом единственная гордость человека, который назвал убийство
преступлением: это бесполезное существо, воображая себя самым высшим на земле,
считая себя самым важным, исходит из этого ложного принципа, чтобы доказать,
что его смерть представляет собой ужасное явление, однако его тщеславие и
глупость ничего не меняет в законах природы; нет человека, который в глубине
души не испытывал бы неодолимого желания избавиться от тех, кто его раздражает
или чья смерть может принести ему выгоду, и как ты считаешь, Жюстина, велико ли
расстояние между желанием и его исполнением? Поэтому если такие порывы внушает
нам природа, могут ли они быть ей противны? Разве она стала бы вдохновлять нас
на поступки, могущие ей повредить? Отнюдь, девочка, мы не испытываем чувств,
которые не служат ей, все движения нашей души продиктованы ее замыслами, а
человеческие страсти — это всего лишь средства для их исполнения. Когда она
нуждается в людях, природа вкладывает в наши сердца любовь — в результате
появляются новые создания. Когда ей необходимо разрушение, она разжигает в нас
такие чувства, как мстительность, алчность, похоть, жажду власти — и вот вам
повод для убийства. Но она всегда действует во благо себе, а мы, сами того не
осознавая, становимся слепыми исполнителями всех ее прихотей.
