— Клянусь, мне все равно, что вы будете делать;
конечно, есть возможности поправить это, но вы не хотите ими воспользоваться.
И эти слова стали последней вспышкой света в столь
проницательном мозгу, какой имела Жюстина.
— Но мадам, я могу работать, — ответила
несчастная, вновь залившись слезами, — кто сказал, что кроме преступления
у обездоленных нет иного средства выжить?
— Клянусь честью, сегодня лучшего средства не
существует. Что вы будете получать в услужении? Десять экю в год, так как вы
собираетесь прожить на эти деньги? Поверьте мне, милочка, даже служанки
вынуждены прибегать к распутству, чтобы содержать себя, я каждый день
сталкиваюсь с такими; осмелюсь заметить, что вы видите перед собой одну из
самых удачливых сводниц в Париже, не проходит и дня, чтобы через мои руки не
проходило от двадцати до тридцати девушек, и это ремесло приносит мне… впрочем,
один Бог знает сколько. Я уверена, что во Франции нет другой женщины моей
профессии, дела которой шли бы так хорошо, как мои.
— Посмотрите, — продолжала она, рассыпая на столе
перед глазами несчастной девочки пять или шесть сотен луидоров и драгоценности
приблизительно на такую же сумму, — вот шкаф, набитый самым прекрасным
бельем и роскошными платьями, и всем этим я обязана только распутству, которое
вас так страшит. Черт побери, моя девочка, сегодня нет иного столь же надежного
ремесла, кроме проституции, так послушайте меня и сделайте этот шаг… И потом
Дюбур — достойный и добрый мужчина, по крайней мере он не лишит вас
девственности; он больше не занимается серьезными делами, да и чем он мог бы
сношаться? Несколько легких шлепков по заднице, несколько таких же легких
пощечин. А если вы будете хорошо вести себя с ним, я познакомлю вас с другими
мужчинами, которые менее, чем за два года, при вашем возрасте и вашей фигурке,
да еще если вы прибавите к этому учтивость, дадут вам возможность вести
приличную жизнь в Париже.
— У меня нет таких смелых планов, мадам, —
отвечала Жюстина. — И мечтаю я вовсе не о богатстве, тем более, если за
него надо платить своим счастьем. Я хочу просто жить, и человеку, который даст
мне средства к жизни, я окажу любые услуги, позволительные в моем возрасте, а
также самую теплую признательность. Увы, мадам, коль скоро вы так богаты,
снизойдите к моему горю. Я не смею попросить в долг такую крупную сумму, какую
я потеряла в вашем доме, дайте мне только один луидор, пока я не найду места
служанки, и будьте уверены, я вам верну его из первого же жалованья.
— Я не дам тебе и двух су, — сказала мадам Дерош,
радуясь тому, что благодаря ее злодейству ее жертва оказалась в столь
бедственном положении, — вот именно: даже двух су! Я предлагаю тебе способ
заработать деньги, так прими мой совет или отправляйся в дом призрения! Между
прочим, господин Дюбур — один из администраторов этого заведения, и ему будет
нетрудно пристроить тебя туда.
Здравствуй, моя милая, — продолжала жестокосердная
Дерош, обращаясь к вошедшей высокой и красивой девушке, которая без сомнения
пришла, в поисках клиента, — а тебе, девочка, я скажу до свидания… Итак,
завтра тебя ждут деньги или тюрьма.
— Хорошо, мадам, — произнесла Жюстина сквозь
слезы, — сходите к Дюбуру. Я вернусь к нему, потому что вы дали слово, что
он не причинит мне зла; да, я вернусь, этого требует мое несчастье, но помните,
мадам, сгибаясь под ударом судьбы, я буду иметь хотя бы право всю свою жизнь
презирать вас.
— Наглая тварь, — сказала Дерош и прибавила,
закрывая за ней дверь; — ты добьешься того, что я больше не буду
вмешиваться в твои личные дела. Но я не для тебя делаю это, таким образом мне
наплевать на твои чувства. Прощай.
Нет нужды описывать ночь, полную отчаяния, которую провела
Жюстина. Искренне преданная принципам религии, целомудрия и добродетели,
которые она, как говорят, впитала с молоком матери, Жюстина ни на мгновение не
допускала мысли отказаться от них без жесточайших душевных страданий.
Осаждаемая самыми печальными мыслями, в тысячный раз перебирая в голове,
впрочем, безуспешно, все возможные способы выбраться из затруднений, не
запятнав себя пороком, она нашла один единственный — поскорее убежать от мадам
Дерош, и именно в эту минуту хозяйка постучала в дверь..
— Спускайся вниз, Жюстина, — поспешно сказала
она, — ты будешь ужинать с одной из моих подруг и заодно поздравь меня с
удачей: господин Дюбур, которому я пообещала твое послушание, согласен принять
тебя.
— Но, мадам…
— Перестань разыгрывать из себя ребенка, шоколад готов,
следуй за мной.
Жюстина спустилась вниз. Недаром говорят, что неосторожность
— спутница несчастья, но Жюстина внимала только своим невзгодам. Кроме Дерош и
Жюстины за столом сидела очень красивая женщина лет двадцати восьми. Женщина
блестящего ума и очень развращенного нрава, настолько же богатая, насколько любезная,
столь же ловкая, сколько очаровательная, она, как мы скоро увидим, станет тем
средством, которое с наибольшим успехом употребит Дюбур для того, чтобы
завершить обращение нашей милой героини.
— Какая прелестная девочка, — начала мадам
Дельмонс, — и я искренне поздравляю того, кому выпадет счастье обладать
ею.
— Вы очень любезны, мадам, — печально отозвалась
Жюстина.
— Будет вам, радость моя, не стоит так краснеть;
целомудрие — это детская причуда, от которой следует отказаться при достижении
возраста разума.
— О, я умоляю вас, мадам, — вступила в разговор
Дерош, — немного вразумить эту девочку. Она считает себя погибшей оттого,
что я оказала ей услугу и нашла для нее мужчину.
— Боже мой, какая чепуха! — воскликнула мадам
Дельмонс. — Да вы должны быть бесконечно признательны этой женщине,
Жюстина, и считать ее своей благодетельницей. Мне кажется, милая моя, у вас
превратное представление о скромности, коль скоро вы считаете, что юной девушке
недостает этого качества, если она отдается тем, кто ее хочет. Воздержание в
женщине — это никому не нужная добродетель, и никогда не вздумайте хвастать
тем, что вы придерживаетесь ее. Когда в вашем сердце вспыхнут страсти, вы
поймете, что такой образ жизни для нас невозможен. Как можно требовать, чтобы
женщина, изначально слабое существо, противилась соблазнам наслаждения,
постоянно осаждающим ее? Как можно ее осуждать за то, что она не устояла, когда
все, что ее окружает, маскирует цветами пропасть и манит в нее? Не
обманывайтесь, Жюстина: от нас требуют не добродетели, но только ее маски,
стало быть, необходимо научиться притворству. Женщина, по-настоящему скромная,
но имеющая репутацию легкомысленной и развратной, будет гораздо несчастливее,
чем та, которая предается самому безудержному распутству, сохраняя при этом славу
честной и добропорядочной дамы, поскольку, и я не устану это повторять, жертва,
принесенная на алтарь добродетели, никому не приносит счастья, которое
немыслимо в условиях подавления естественных побуждений. К истинному счастью
ведет видимость этой добродетели, и на это обрекли наш пол нелепые предрассудки
мужчин. Примером тому, Жюстина, может служить моя собственная судьба. Я замужем
уже четырнадцать лет и за это время ни разу не вызвала подозрений своего
супруга, и он готов поручиться жизнью за мою скромность и добродетельность,
между тем как я окунулась в либертинаж в самые первые годы своего брака, и
сегодня в Париже нет женщины, развратнее меня; не проходит и дня без того,
чтобы я не совокупилась с семью или восемью мужчинами, часто я развлекаюсь сразу
с тремя; нет в городе сводницы, которая не оказывала бы мне услуги; нет ни
одного красивого самца, который не удовлетворил бы меня, однако же мой муж
убьет каждого, кто осмелится усомниться в том, что его супруга целомудрена как
Веста
[8]
. Абсолютная скрытность, лицемерие, доведенное до
совершенства, лживость, граничащая с искусством — вот средства, которые мне
помогают, вот из чего состоит маска, которую осторожность надела на мое лицо и
которую я ношу перед людьми. Я распутна как Мессалина, а меня называют
скромницей почище Лукреции, я — безбожница как Ванини , но в глазах окружающих
я набожна как святая Тереза; я лжива как Тиберий, а меня в смысле правдивости
сравнивают с Сократом; я неразборчива как Диоген, хотя сам Апиций
[9]
не
предавался такому разврату, каким наслаждаюсь я. Одним словом, я обожаю все
пороки и презираю все добродетели, но если ты спросишь обо мне моего мужа или
мою семью, тебе скажут: «Дельмонс — ангел», хотя в действительности сам князь
тьмы был меньше склонен к разврату.
