Второму было тринадцать лет: прекрасный как ангел, с темными
глазами, он был обнажен ниже пояса, и присутствующие с удовольствием
поглядывали на его белый аккуратный зад.
Третий, шестнадцатилетний юноша, имел восхитительнейшее лицо
и столь же прекрасный половой член.
Четвертый и пятый были выбраны из класса активных служителей,
одному было двадцать два года, другому двадцать пять, оба отличались высоким
ростом и хорошим телосложением, красивыми густыми волосами и чудовищных
размеров членами, а орган старшего вряд ли поместился бы в ладонях: он имел не
менее семи дюймов в окружности и десяти в длину.
Первой из удостоенных высокой чести девочек было восемь лет,
она напоминала собой розу, увядшую до того, как ей раскрыться по весне: быть
может, она сделалась бы красавицей, но, втоптанная в грязь разврата, чем могла
она стать в будущем? До какой же степени надо было довести безумие страстей,
чтобы оскорбить таким образом природу!
Второй не исполнилось и десяти лет, она была красива и два
года назад потеряла невинность с обеих сторон, обязанная этим оскорблением
стараниям Жерома.
Третья, четвертая и пятая были сестрами; младшей исполнилось
тринадцать, средней — четырнадцать, старшей — пятнадцать. Их называли тремя
Грациями: в самом деле трудно было представить что-либо более свежее,
соблазнительное и прекрасное. Все они были удивительно похожи друг на друга:
одинаковые глаза, голубые и мечтательные, одинаковые светлые волосы, одинаковые
формы, и даже умопомрачительные ягодицы были у них одинаковы, у самой юной они
только начинали формироваться, ее прелести трудно было отличить от соответствующих
предметов ее сестер и, вне всякого сомнения, в самом скором времени они обещали
сделаться совершенством.
Шестой было восемнадцать лет; это было одно из тех
восхитительных созданий, которые привели бы в восторг самого взыскательного
ценителя, недаром ее зад считался самым красивым в серале.
Седьмая, не менее совершенная по формам, не отличалась
красотой лица, зато в ней было больше добросердечия, и она обладала высокой
грудью, достойной самой Венеры, что было необычно для ее восемнадцатилетнего
возраста.
Восьмой было двадцать шесть лет, она была на восьмом месяце
беременности: белокожая, с очень выразительными глазами и красивыми длинными
волосами, портило ее лишь тоскливо-удрученное выражение лица.
Девятой была тридцатилетняя девица, мощная как крепостная
башня, с приятным лицом, хотя ее телеса, пожалуй, были чересчур объемисты и
испорчены преждевременной дородностью; когда вошла Жюстина, она была обнажена,
как и остальные служанки, и было видно, что ни одна часть ее тела не избежала
жестокости злодеев, чьим страстям она должна была служить по велению своей злой
звезды.
Осталось описать последнюю, сорокалетнюю женщину, увядшую,
тронутую морщинами, но все еще красивую; весь ее вид свидетельствовал о крайней
развращенности, ее зад утратил свежесть, но до сих пор дышал похотью, отверстие
темно-красного оттенка было, пожалуй, великовато; как и половина монахов, она
была пьяна, когда появилась Жюстина.
Теперь вернемся к сцене приема нашей героини в этом мерзком
заведении.
— Мне кажется, начал Сильвестр, — надо устроить
праздник для новенькой, чтобы она не скучала в углу, и оказать ей
соответствующие почести.
— Я бы предложил это раньше, — отозвался
Северино, — если бы вы не были так заняты своими грязными утехами, но я не
видел, как можно отвлечь вас. Однако признайтесь, что неприлично с таким
безразличием относиться к моей красивой находке.
— Это коварные последствия пресыщенности, —
заметил Амбруаз. — Вот до чего доводит нас излишество!
— Я, например, не вижу никакого излишества, —
вступил в разговор Жером, — мне настолько надоело все, что меня окружает,
что я давно не испытываю ничего, кроме потребностей, и надо заметить, что здесь
нет и четверти предметов, потребных для утоления моей похоти.
— Он прав, — сказал Клемент, подходя к Жюстине и
хватая ее за шею, чтобы затем вставить в ее розовый ротик самый мерзкий из
языков.
— Да, черт побери! Он прав, — сказал Антонин,
таким же способом приветствуя новенькую.
Они вдвоем минут пятнадцать обследовали губы и рот героини,
Жером, опустившись на колени перед ее ягодицами, ощупывал языком маленькое
отверстие, Сильвестр делал то же самое с клитором, массируя в это время фаллос
Северино, попавший ему под руку. Наша кроткая девушка напоминала лилию в
окружении стаи шершней, которые со всех сторон высасывали, выкачивали, выпивали
драгоценный нектар. Жюстина изо всех сил старалась увернуться от этих гнусных
ласк, но ее быстро убедили, что сопротивление равносильно бесполезному
кривлянию и что ей разумнее всего следовать примеру своих новых подруг.
— Теперь прошу минуту внимания, — провозгласил
Северино, — выстройтесь все вокруг меня, и пусть эта новенькая прихожанка,
к которой я обращаюсь, выслушает мою речь, стоя на коленях.
— Итак, — продолжал настоятель, — в качестве
рабыни наших фантазий, которую судьба занесла к нам, не видишь ли ты в этом
предзнаменование своего будущего? Здесь нет ничего случайного, все происходит
по законам природы, и коль скоро, по этим законам, ты оказалась в наших руках,
очевидно, что природа желает, чтобы ты служила нам. Посему прими свою судьбу со
смирением и запомни, что малейшее сопротивление нашим прихотям, в какой бы
форме оно не выражалось, может повлечь за собой смерть. Взгляни на девиц,
которые тебя окружают: среди них нет ни одной, которая пришла бы сюда по доброй
воле — их всех привела в этот дом сила и хитрость. Все они, подобно тебе,
хотели показать свой характер, и все очень скоро признали бесполезность и
нелепость неповиновения, когда увидели, что подобное поведение влечет за собой
только еще более ужасные страдания. Посмотри, Жюстина, — продолжал
настоятель, показывая ей плети, розги, трости, скальпели, клещи, стилеты и
прочие орудия пытки, — вот верные средства, которые мы употребляем для
строптивых и которые быстро приводят их в чувство, и реши сама, стоит ли
искушать наше терпение. Может быть, тебе придет охота жаловаться? Но к кому ты
обратишься? Кто выслушает твои жалобы в этом доме, где всегда будут только
доносчики, судьи и палачи? Может, ты надеешься на помощь правосудия? Но здесь
существует только одно: то, которое вдохновляется нашей похотью…
Законы? Мы признаем только законы наших страстей…
Человечность? Единственное наше удовольствие заключается в том, чтобы попирать
все принципы человеколюбия… Религия? Она — ничто в наших глазах, наше презрение
к ней возрастает по мере того, как мы лучше узнаем ее… Родители, друзья? В этих
местах нет ничего подобного, ты найдешь здесь только эгоизм, жестокость,
распущенность и безбожие. Следовательно, самая полная покорность — вот твой
удел, и она у нас распространяется на все стороны жизни. Семь деспотов, с
которыми тебе придется иметь дело и в число которых следует включить
директрису, ибо ее приказы или капризы будут для тебя такими же священными, как
и наши, так вот, эти семь деспотов каждый день поддаются самым жутким прихотям,
и даже намек на нежелание подчиниться им означает мучительнейшие пытки или
смерть. Возможно, ты уповаешь на бегство? Ах Жюстина, это средство также
бесполезно, как и все остальные: посмотри на неприступную крепость, в которую
ты попала, ни один смертный не проникал через эти стены, монастырь можно взять
штурмом, разграбить и сжечь, а это убежище останется целым и невидимым для
чужих глаз. Оно находится под землей, со всех сторон его окружают шесть стен,
каждая толщиной десять футов, и ты оказалась, дорогая, среди шести злодеев, у
которых нет никакого желания щадить тебя и которых только сильнее возбудят твои
жалобы, слезы, крики и униженные мольбы. Гак кто же тебя пожалеет? Кто тебя
станет слушать? Тогда, быть может, ты будешь со слезами взывать к Богу, который,
оценив твой пыл, еще глубже ввергнет тебя в пропасть… к этому презренному и
отвратительному призраку, которого мы каждодневно оскорбляем? Но в этом случае
тебя отсюда, что ни среди реальных вещей, ни среди чудес не существует средств,
которые могли бы вырвать тебя из наших рук, которые могли бы помешать тебе
сделаться жертвой ужасного разврата, сладострастных излишеств и извращений со
стороны шести упомянутых деспотов. Поэтому подойди ближе, тварь, предоставь нам
свое тело, приготовься к самым чудовищным унижениям, иначе не менее чудовищные
пытки покажут тебе, как должно повиноваться нам ничтожное существо вроде тебя.
