Все девушки и женщины, даже самые юные, даже беременные,
получили нещадную порку, каждый монах шестнадцать раз принимался за дело. Почти
всех переворачивали животом вверх, и это приводило их в еще большее отчаяние,
потому что экзекуция спереди была много болезненнее, тем более что злодеи
старались как можно сильнее получить несчастных пленниц и, обрабатывая переднюю
часть, целили концом плети внутрь влагалища, чтобы вызвать в этом нежном органе
исключительно сильную, порой просто невыносимую боль, и чем громче стонала
жертва в эти моменты, тем больше торжествовали развратники, тем выше дыбились
их члены и острее было их наслаждение. Между тем ни один из них так и не извергнулся
— настолько они привыкли к пороку, настолько закалились они во время самых
сильных и самых сладострастных сцен.
После вступительной части на диван положили сорокалетнюю
женщину и другую, тридцатилетнюю, которая была беременна; к ним по очереди подходили
юные девушки, которых они заключали в объятия, затем монахи, также по очереди,
подвергали их телесному наказанию по своему выбору. Возле каждой жертвы
находились два ганимеда, и палач, приведя свой приговор в исполнение, овладевал
одной из четырех, имевшихся в его распоряжении задниц, которая больше других
приглянулась ему, остальные предлагали себя для его лобзаний; в это время его
содомировали, кроме того, ему помогали еще две женщины: одну он терзал руками,
другая, постарше, должна была стоять перед ним на коленях, увлажнять его орган
языком и вставлять в облюбованное отверстие.
Церемонию начал Северино и выбрал самую юную жертву. Злодей
с такой силой щипал ей ягодицы, что они почернели, когда он оставил ее в покое;
затем он вломился в задний проход юноши, другой овладел им сзади, и распутник
принялся беспорядочно целовать и хватать руками все, что перед ним находилось:
зады, груди, влагалища:
все годилось для утоления его похоти, так как возбужденный
мужчина не разбирается — он хочет сбросить сперму, а для этого хороши все
средства. Словом, настоятель добился своего.
Следующим был Клемент: его ярость обрушилась на прелестную
пятнадцатилетнюю девочку. Негодяй взял связку терновых прутьев и натер ими все
тело бедняжки, затем побрызгал на свежие царапины уксусом, после чего
набросился на педераста, но не обладая достаточной твердостью, чтобы сношать
его, он вставил член ему в рот и через некоторое время кончил, вонзая зубы в
ягодицы беременной женщины, которую возжелала его похоть.
Подошел Антонин и выбрал красивую девушку восемнадцати лет.
Шалун, конечно, любил влагалища, однако это не помешало ему поистязать, причем
самым жутким образом, названный предмет нежного создания. Невозможно себе
представить, до какой степени жестокости дошел монах: он колол ее булавками,
возбуждая себя руками, а когда эта бесчеловечная процедура довела его до белого
каления, когда плоть его отвердела, он забрался в вагину одной из девочек,
которые сменили педераста, и извергнулся, облизывая зад своей жертвы, кстати,
заметим, что в это время его содомировали.
Что же предпринял Амбруаз? Этот монстр избрал своей игрушкой
ту самую девушку, которая служила жертвой для его собрата, и сразу набросился
на нее с кулаками; удары его были настолько сильные и резкие, что она без чувств
рухнула к его ногам, тогда только он овладел тринадцатилетним ганимедом,
подставил свое седалище натиску служителя постарше, уткнулся носом в чью-то
задницу, и его сперма пролилась.
Его сменил Сильвестр: он облюбовал девушку двадцати лет, и
долго созерцал ее ягодицы. О небо, как же они были прекрасны! Как могло
родиться чудовище, которое осмелилось осквернить совершеннейшее творение
природы?
— Знаете, дорогая, — обратился к жертве
Сильвестр, — я не буду скрывать от вас, что придумал для вас ужасную
пытку, но приведу ли я ее в исполнение, зависит только от вас: если вы сию же
минуту выдадите мне свежие экскременты, я избавлю вас от дальнейшего.
Негодяй! Он прекрасно знал, что выполнить это невозможно, он
не мог не знать, что она несколько минут назад угостила Жерома продуктом,
которого он так жаждал. Бедняжка поднатужилась, но, увы, ничего, естественно, у
нее не получилось.
— Я очень разочарован, — нахмурился Сильвестр.
Взявши клещи, варвар в пяти или шести местах вырвал кожу с бедер и ягодиц
девушки, и из каждой раны хлынула кровь. Ему подставили чье-то влагалище, он
вошел в него, а его обладательница, получившая соответствующие инструкции, не
замедлила выложить на корень его члена добрую порцию экскрементов; еще две он
получил из мужских задниц, его, конечно, сношали в это время, и злодей
извергнулся, громогласно проклиная Всевышнего.
Остался Жером; он приблизился и выбрал тринадцатилетнюю
девочку. Распутник пользовался исключительно зубами, и после каждого укуса
обильно лилась кровь.
— Я мог бы ее сожрать, — пробормотал обезумевший
развратник, — сожрать живьем, я давно мечтал съесть женщину и выпить из
нее кровь.
Жером просто осатанел от возбуждения; он накинулся на
задницу шестнадцатилетнего ганимеда, насадил ее на свой одеревеневший член,
покусал все, что оказалось перед ним, и кончил под аккомпанемент сыпавшихся на
него ударов.
Затем монахи пили и восстанавливали силы, а несчастная
Жюстина, сидя на своем насесте, была близка к обмороку. Ее захотела пожалеть
одна девушка, и нахалку приговорили к тремстам ударам кнута, которые тотчас
выдали ей все шестеро, так что ее ягодицы превратились в кровавое месиво.
— Никакой жалости, никакого сочувствия, — заявил
Сильвестр, — человеколюбие означает смерть удовольствиям, эти потаскухи
живут здесь для того, чтобы страдать, поэтому должны испить свою чашу до самого
дна. Распутники, подобные нам, черпают свое наслаждение из великих страданий
предметов, служащих для наших радостей, поэтому о сочувствии не может быть и
речи. Что нам до того, если страдает какая-то тварь — главное, чтобы наши
фаллосы оставались тверды как железо. Женщины, специально созданные для того,
чтобы доставлять нам удовольствие, должны исполнять свое предназначение во всех
отношениях, если они отказываются, следует уничтожать их как существа бесполезные,
как опасных зверей, потому что середины здесь нет: те, которые не утоляют наши
страсти, вредят нам, стало быть, они наши враги, и во все времена, во всех
странах люди избавлялись от своих врагов, считая это святым делом.
— Послушай, Сильвестр, — сказал Жером, —
сдается мне, что ты забыл принципы христианского милосердия.
— Я ненавижу все, что связано с христианством, —
отозвался Сильвестр, — может ли человеческий разум принять это скопище
невероятной чепухи? Эта гнусная религия, придуманная для нищих, служит только
им и загоняет остальное человечество в стойло своих добродетелей, но черт меня
побери, друзья мои, какой смысл изображать из себя благодетелей нам, которые
купаются в безбрежном море сладострастия? Эта низость простительна для того,
кто боится жизни, так как он полагает, что должен умаслить людей, от которых
может когда-нибудь оказаться в зависимости, нам же, не нуждающимся ни в ком, не
пристало поддаваться подобной слабости, давайте же впустим в свои сердца только
похоть, жестокость и все прочие пороки, которые рождаются из этих двух или их
дополняют.
