— Оголи-ка ее, — буркнул он Викторине. Директриса
исполнила приказание. На сей раз предметом его вожделения стала крупная
восемнадцатилетняя девушка, прекрасная как весна. Самый великолепный зад на
свете, самый белоснежный и самый круглый, тотчас оказался в распоряжении
развратника, который пожелал, чтобы ему помогала Жюстина; несчастная приступила
к своим обязанностям с великой неохотой и неловкостью, ее подруги быстро
научили ее, и ее руки, наконец, привели в боевое положение член, который совсем
недавно осквернил ее прелести; потом ей подсказали, что она должна подвести его
к отверстию, которое он будет пробивать, она подчинилась, орудие проникло
внутрь, и монах принялся сосредоточенно работать тазом, но в продолжение
операции захотел лобзать ягодицы Жюстины; остальные наложницы приняли
соответствующие позы, глаза настоятеля засверкали, казалось, он вот-вот
закончит акт, и он действительно закончил его, правда, воздержавшись от
оргазма.
— Довольно, — заявил он, приподнимаясь, —
нынче вечером у меня много дел. — И добавил, обращаясь к Жюстине: — Я
очень доволен вашей попкой и часто буду сношать ее; вы же будьте послушной и
умной девочкой — это единственный способ надолго остаться в этом доме.
И распутник вышел, взяв с собой двух тридцатилетних женщин,
которых он уводил на обед к директрисе и которые, согласно утреннему
распоряжению, не присутствовали за общим столом.
— Что он будет делать с этими созданиями? —
спросила Жюстина у Омфалы.
— Будет с ними пьянствовать. Это профессиональные
блудницы, такие же распутные, как и он; они живут здесь лет двадцать и переняли
все нравы и обычаи этих негодяев. Ты увидишь, что они вернутся пьяные и
покрытые синяками, которыми наградит их это чудовище во время своей трапезы.
— Неужели и после этого он собирается
развлекаться? — продолжала Жюстина.
— Вполне возможно, что после обеда он пойдет в мужской
сераль, где ему подадут еще несколько жертв, и, уж конечно, он, возомнив себя
женщиной, получит удовольствие от пяти или шести юношей.
— О, какой ужасный человек!
— Ты не все еще видела: надо пожить вместе с ними
столько, сколько живу я, чтобы в полной мере оценить их.
Остаток дня прошел без событий. На ужин Жюстину не
назначили.
— В таком случае, — сказала ей Омфала, — надо
пойти к Викторине: ты помнишь, о чем был разговор утром, поэтому, поскольку ты
свободна, воспользуемся моментом.
— Ага, вот и вы! — улыбнулась директриса, когда
Жюстина вошла.
— Да, мадам, — ответила Омфала. — Она помнит,
что вы пожелали видеть ее сегодня вечером, и поспешила исполнить ваше желание.
— Прекрасно, — сказала Викторина. — Ты тоже
оставайся, Омфала. Я буду возбуждаться с твоей помощью, — продолжала
лесбиянка, — пока эта красивая девочка ублажает меня; мы позовем парочку
юнцов, поужинаем впятером и повеселимся на славу. На первый же звук
колокольчика появилось два очаровательных копьеносца двадцати и двадцати двух
лет, и Викторина, после того, как добрую четверть часа ласкала, целовала,
обсасывала каждого, заявила:
— Я отдаю вам, Августин и Нарцисс, этих двух красавиц,
и вы вместе с ними устроите спектакль, достаточно возбуждающий, чтобы пробудить
меня от летаргии, в которой я нахожусь уже несколько дней.
Пылкие любовники не заставили просить себя дважды. Тот, что
помоложе, овладел Жюстиной, другой Омфалой, и благодаря их искусству менее, чем
за полчаса, перед взором лесбиянки предстали, несколько самых разных сцен, а
она, распаляясь все более и более, в конце концов присоединилась к участникам
спектакля. После этого дела приняли более серьезный оборот: все усилия
направились на Викторину, все служило тому, чтобы увеличить температуру ее
экстаза. Блудница, обнаженная, сношаемая и спереди и сзади, наслаждалась
изысканным способом, который заключался в том, что она лобзала одновременно и
задний проход Омфалы и вагину Жюстины.
— Погодите, — неожиданно сказала она, беря в руку
искусственный фаллос, — мне надоела пассивная роль, я хочу поработать
сама.
С этими словами распутница вонзила инструмент во влагалище
Жюстины и заставила старшего юношу сношать нашу сироту в зад, сама же, возжелав
испытать такое же ощущение, вставила в свой анус оставшийся член и прижалась
влагалищем к губам Омфалы.
— О сладкая дева! — вскричала через несколько
минут директриса. — Как приятно сношать тебя! О черт меня побери, как
хотелось бы мне быть мужчиной! Целуй меня, мой ангел, целуй меня крепче, сучка!
Я кончаю…
И бедная Жюстина поспешила исполнить приказание, хотя так и
не смогла преодолеть отвращение и заглушить в себе угрызения. Между тем
Викторина, пресыщенная Викторина, не сдержала слова: природа, бессильная в
данном случае, отказала ей в своих милостях и вынудила ее предаться новым
мерзостям. Злодейка перевернула Жюстину и овладела ею сзади, продолжая
принимать в свои потроха юношеский член. Опять ничего у нее не получилось,
тогда она стала содомировать другого юношу и лизать —ягодицы Жюстины, а Омфале
было ведено возбуждать бедняжке клитор, чтобы ускорить извержение, которое
должно было наполнить Викторину радостью и, возможно, довершить ее собственную
кульминацию. И эта уловка увенчалась успехом. Жюстина извергнулась помимо своей
воли, Викторина самозабвенно сосала ее, трепеща как вакханка и еще сильнее
прочищая юноше зад, в то же время как другой вставлял ей свой орган то во
влагалище, то в задний проход, и вот распутница, купаясь в волнах удовольствия,
сбросила свое семя с криками, ругательствами и конвульсиями, вполне достойными
такой либертины, как она.
Все сели за стол; в продолжение всего ужина Викторина брала
в рот только кусочки, откусанные белыми зубками нашей героини, и когда она их
жевала, Омфала ласкала ей клитор.
— Я люблю совмещать оба этих удовольствия, —
приговаривала она, — и не знаю других, которые так бы сочетались друг с
другом.
Она подливала Жюстине шампанского, заставляла ее пить и
пыталась извлечь из потрясения этой девочки то, чего ей никак не удавалось
вырвать из ее разума. Однако Жюстина оставалась непоколебимой, и Викторина,
видя, что та и после ужина не реагирует на ее натиск, отправила несчастную
спать, с досадой объявив, что такое поведение вряд ли сделает ее пребывание в
монастыре более легким.
— Что ж, мадам, — сказала Жюстина перед
уходом, — я буду страдать, потому что рождена для этого; я буду исполнять
мое предназначение столько, сколько угодно небу держать меня на этом свете. Но
я никогда не оскорблю Всевышнего, и эта утешительная мысль сделает мои страдания
не столь тяжелыми.
На ночь директриса оставила при себе Омфалу и обоих юношей.
Наутро Жюстина узнала, какие ужасы она бы испытала, если бы ее не выпроводили.
— Мне пришлось вытерпеть их вместо тебя, — сказала
Омфала, но, к счастью, привычка намного облегчает подобные обязанности, и мне
приятно думать, что я избавила тебя от стольких гнусностей.
