Если и существуют на свете люди, чьи вкусы шокируют все
общепринятые нормы, чьи фантазии оскорбляют все принципы общества, чьи капризы
нарушают законы моральные и религиозные, если есть люди, которые кажутся вам
злодеями и монстрами по причине их склонности к пороку, причем они не видят в
пороке иного интереса, кроме своего удовольствия, не только не следует им
удивляться, не только не следует их переделывать или наказывать, но надо
оказывать им всевозможные услуги, надо убирать все преграды с их пути и
предоставить им, если вы хотите быть справедливыми, все средства удовлетворить
их наклонности, потому что этот необычный вкус зависит от них не более, чем от
вас зависит, скажем, ваш ум или глупость, ваша красота или уродство. Ведь уже в
материнской утробе формируются органы, которые должны сделать нас
восприимчивыми к той или иной фантазии; первые увиденные предметы, первые
услышанные речи только довершают начатое: появляются вкусы и привычки, и ничто
на свете не в состоянии их искоренить. Воспитание бессильно, оно ничего не
меняет, и тот, кому суждено быть злодеем, становится им в любом случае, какое
бы воспитание он ни получил, точно так же неизменно будет стремится к
добродетели тот, чьи органы предрасположены к этому, как бы зол и коварен ни был
его наставник, потому что и тот и другой живут согласно своей внутренней
организации, согласно заповедям, полученным ими от природы, и первый так же не
заслуживает наказания, как и второй не достоин вознаграждения.
Самое интересное заключается в том, что там, где дело
касается мелочей, мы не удивляемся разнице во вкусах, но как только речь
заходит о плотских наслаждениях, поднимается несусветный крик. Женщины, всегда
блюдущие свои права, женщины, чья слабость и никчемность делают их
чувствительными к любой потере, возмущаются всякий раз, когда у них что-нибудь
отбирают, а если мы ради забавы сделаем что-то такое, что их шокирует, они
принимаются вопить о преступлениях, заслуживающих эшафота! Какая глупость!
Какая несправедливость! Разве наслаждение чувств в чем-то отличается от
остальных наслаждений в жизни? Одним словом, почему храм воспроизводства должен
сильнее привлекать нас, возбуждать у нас более острые желания, нежели
противоположная часть тела, считающаяся самой зловонной или самой мерзкой? На мой
взгляд, странности человека во время удовольствий либертинажа столь же
естественны, сколько его капризы при отправлении других жизненных функций, ибо
в обоих случаях они являются результатом устройства его органов. Его ли вина,
если он безразличен к тому, что волнует вас, и ему нравится то, что вас
отталкивает? Найдется ли человек, который не согласился бы переделать в один
момент свои вкусы, привязанности, наклонности, который не захотел бы стать
таким, как все прочие, если бы это было в его власти? Я усматриваю самую глупую
и варварскую нетерпимость в том, что люди преследуют такого человека, потому
что он не более виновен перед обществом, несмотря на все его причуды, чем
рожденный на свет хромым или горбатым, и наказывать его и смеяться над ним так
же жестоко, как преследовать бедного калеку.
Человек, наделенный необычными вкусами, — это больной,
его можно сравнить с истерическими женщинами, так может ли прийти вам в голову
осуждать больное существо? Будем же снисходительны и к человеку, чьи прихоти
нас удивляют: как больной или как нервная дама, он заслуживает жалости, а не
осуждения. В этом состоит оправдание таких людей в моральном плане, разумеется,
такое же оправдание можно найти и в плане физическом, и когда анатомия
достигнет определенных высот, будет доказано, что существует тесная связь между
внутренней организацией человека и его вкусами. Что будут тогда говорить
разного рода педанты, крючкотворы, законодатели, всякая сволочь с тонзурой на
голове и прочие палачи? Чем станут ваши законы, ваша мораль и религия, ваш
эшафот и ваш ран, ваш Бог и ваш ад, когда будет очевидно, что тот или иной ход
жизненных флюидов, то или иное строение волокон, то или иное количество соли в
крови могут сделать из любого человека объект вашего негодования или вашего благоволения?
Продолжим далее и рассмотрим жестокие наклонности, которые
так тебя удивляют.
Какова цель человека, предающегося удовольствиям? Не в том
ли, чтобы дать своим чувствам максимальный толчок, на который они способны, и
быстрее и приятнее достичь кульминации? Той восхитительной кульминации, которая
характеризует степень наслаждения? Так не назвать ли неслыханным софизмом
утверждение о том, что для того, чтобы увеличить удовольствие, оно должно
разделяться женщиной? Разве не ясно как день, что женщина ничего не может
делить с нами без того, чтобы не отобрать у нас львиную долю, и что получить
удовольствие она может лишь за наш счет? И вот я вас спрашиваю, зачем женщине
наслаждаться в момент нашего наслаждения, и есть ли в этом какой-либо другой
смысл, кроме удовлетворенного чувства гордыни? Разве не много пикантнее самому
испытать это щекочущее ощущение, заставив женщину воздержаться от наслаждения с
тем, чтобы ничто не мешало мне вкушать удовольствие в одиночестве? Разве
деспотизм не полнее удовлетворяет чувство гордости, чем добрый поступок? Ведь
господином всегда является тот, кто диктует, а не тот, кто делится. Но как
может прийти человеку в здравом уме мысль о том, что нежность имеет какое-то
отношение к наслаждению? Абсурдно думать, будто она необходима для этого; она
ничего не добавляет к удовольствию наших чувств, скажу больше — она им вредит:
существует неодолимая пропасть между любовью и удовольствием, доказательством
чему служит тот факт, что можно ежедневно испытывать любовь, не наслаждаясь, а еще
чаще можно наслаждаться без всякой любви. Все, что связано в области
сладострастия с нежностью, о которой мы ведем речь, может способствовать
наслаждению женщины только в ущерб мужчине, и пока последний заботится о том,
чтобы доставить кому-то удовольствие, он не вкушает наслаждений, или же
наслаждение его является чисто умственным, то есть химерическим и ни в чем не
сравнимым с чувственным удовольствием. Нет, Жюстина, и еще раз нет: я не
перестану утверждать, что удовольствие ни в коем случае не должно быть
разделенным, чтобы быть настоящим и максимально возможным, напротив, очень
важно, чтобы мужчина наслаждался только за счет женщин, чтобы он получил от нее
(независимо от ее ощущений) все, что можно, для увеличения своего
сладострастия, которым он желает насладиться, не обращая внимания на
последствия, которые это может иметь для женщины, так как эти заботы отвлекут
его: как только он подумает о ней, его удовольствие испарится, едва лишь он ее
пожалеет, о наслаждении не может быть и речи. Если эгоизм есть главнейший закон
природы, тогда именно в радостях похоти наша небесная праматерь желает, чтобы
это свойство было единственным побудительным мотивом. Не произойдет ничего
страшного, если ради наслаждения мужчины потребуется пожертвовать удовольствием
женщины, ибо если при этом он что-нибудь выигрывает, тогда ему наплевать на
предмет, который ему служит, ему должно быть все равно, счастлив или несчастлив
этот предмет, лишь бы он сам насладился, ведь по сути не существует никакой
связи между упомянутым предметом и мужчиной. Следовательно, глупо думать об
ощущениях этого предмета в ущерб своим собственным и безрассудно жертвовать
своими ради чужих. Исходя из вышесказанного, если к несчастью мужчина
организован так, что может возбуждаться, лишь вызывая в подвластном ему
предмете болезненные ощущения, вы должны признать, что он просто обязан
поступать таким образом без всяких сожалений, поскольку цель его — наслаждение,
чем бы это не грозило данному предмету. Впрочем, мы еще к этому вернемся, а
покамест продолжим по порядку.
