— Хорошо, попытайся, — сказала сестра, — я не
против, если только это будет не очень больно.
Едва получив согласие Софии, я уложил ее на живот на краю
постели и быстро овладел ее задом. Орган мой в то время еще не подрос, поэтому
разрыв был небольшой, и София, которая сгорала от нетерпения испытать все до
конца, приложила старание, и мой содомитский натиск увенчался успехом.
— Ах, как мне было больно! — пожаловалась она,
когда операция завершилась.
— Потому что это в первый раз, — ответил я. —
Держу пари, что во второй ты испытаешь только удовольствие.
— Ладно, тогда начинай снова, друг мой, я готова ко
всему.
Я еще раз овладел ею, семя мое изверглось, и София тоже
кончила.
— Не знаю, правильно ли мы это делали, — сказала
сестра, — но удовольствие я получила очень большое… А как ты, Жером?
Но здесь пыл мой начал спадать, никакой любви во мне не
было, чисто физическое желание насладиться сестрой было единственным двигателем
моего поступка, и наслаждение разом охладило это желание. Теперь я смотрел на
тело Софии безо всякого восторга. Стоит ли говорить, что эти прелести, которые
совсем недавно воспламеняли меня, вызывали уже только отвращение. Поэтому я с
холодностью ответил своей маленькой сучке, что считаю наши действия правильными
и что, коль скоро оба мы следовали велениям природы, вряд ли она хотела нас
обмануть; впрочем, я добавил, что благоразумнее будет расстаться, что мое
долгое пребывание в ее комнате может нас скомпрометировать и что мне пора
спать. София захотела удержать меня.
— Ты оставляешь меня в возбужденном состоянии, —
сказала она, — и мне придется самой успокаивать себя. О Жером, останься
еще ненадолго!
Но непостоянный Жером совершил три извержения, и, несмотря
на красоту его дорогой сестренки, он решительно нуждался в отдыхе хотя бы для
того, чтобы прежняя иллюзия могла появиться вновь.
Я обещал описать вам самые потаенные движения своего сердца,
поэтому не могу умолчать о своих размышлениях. Когда я вернулся к себе, они
были совсем не в пользу предмета, который недавно разжег мой пыл, во мне не
осталось к нему никакого уважения, чары рассеялись, и София, перестав меня
возбуждать, скорее меня раздражала. Я вновь возбудился, однако не для того,
чтобы еще раз воздать должное ее прелестям, а для того, чтобы унизить их: я
унижал Софию в своем воображении и, перейдя незаметно от презрения к ненависти,
дошел до того, что стал желать ей зла. Я рассердился на себя, что не догадался
поссориться с ней, более того, я был в отчаянии, что не поколотил ее: как,
должно быть, приятно бить женщину, когда ею насладился, но я могу исправить эту
оплошность, я могу доставить ей неприятности хотя бы тем, что расскажу о ее
поведении; она потеряет свое доброе имя, не сможет никогда выйти замуж и, уж
конечно, будет глубоко несчастна. Стоит ли добавлять, что эта коварная мысль
тотчас исторгла из меня сперму, причем оргазм был в тысячу раз мощнее, чем тот,
что я совершил в зад Софии.
Вдохновленный этим ужасным планом, на следующий день я
старательно избегал сестру и рассказал о своем приключении двоюродному брату,
который был старше меня на два года и имел прекраснейшее на свете лицо; чтобы я
мог убедиться в действии своего признания, он дал мне пощупать свой член, очень
большой и отвердевший.
— Все, что ты мне поведал, я уже испытал, — сказал
мне Александр, — как и ты, я сношал свою сестру, как и ты, сегодня я
презираю предмет своих сладострастных утех. Так что это вполне естественное
чувство, мой друг: нельзя любить того, кого мы уже сношали. Поэтому я предлагаю
тебе объединить наши наслаждения и нашу ненависть. Самый большой знак презрения,
каким можно заклеймить женщину, — это отдать ее на потеху другому. Я
вручаю тебе Анриетту, она — твоя двоюродная сестра, ей пятнадцать лет, да ты и
сам знаешь, как она красива, ты можешь делать с ней все, что захочешь. Взамен я
прошу у тебя только твою сестру, и когда нам обоим надоедят наши потаскушки, мы
придумаем, как заставить их подольше оплакивать свое невольное предательство и
глупую доверчивость.
Этот многообещающий союз привел меня в восхищение, я схватил
орган своего кузена и начал возбуждать его.
— Нет, нет, лучше повернись, — остановил меня
Александр, — я хочу сделать с тобой то, что ты делал со своей сестрицей.
Я предоставил в его распоряжение свои ягодицы, и вот впервые
в жизни меня подвергли содомии.
— Друг мой, — обратился ко мне Александр, когда
сбросил семя в мои потроха, — вот так надо поступать с мужчинами, но если
ты не занимался этим с моей кузиной, ты не сделал ей все, что мог бы сделать.
Не то, чтобы такой способ наслаждаться женщиной можно назвать самым
сладострастным и, следовательно, наилучшим, но он существует, и ты должен его
познать; зови скорее свою сестру и я подкреплю практикой уроки, которые,
по-моему, ты не преподал ей прежде.
Я знал, что моя мать вскоре должна была поехать на
знаменитую ярмарку и собиралась на время путешествия оставить Софию на
попечение гувернантки, которую было нетрудно совратить. Я предупредил
Александра, чтобы он сделал все от него зависящее и получил свою сестру в свое
полное распоряжение. Так Анриетта пришла вместе с братом, а Мишелина, наша
дуэнья, согласилась предо— ставить нас четверых самим себе, за что мы обещали
не говорить, что весь вечер она проведет со своим любовником.
Если мой кузен был одним из самых привлекательных юношей,
каких я видел, то Анриетта, его сестра, пятнадцатилетняя девица, без сомнения,
могла считаться одной из первых красавиц в Лионе: она была белокура, обладала
кожей ослепительной белизны, украшенной приятным румянцем, рот ее украшали
прекраснейшие на свете зубки, а ее гибкое и упругое тело было уже слишком
развито для ее возраста.
Я едва обменялся с Софией несколькими словами, так как не
разговаривал с ней с тех пор, как сношал ее в последний раз. В общем я
решительно объявил ей, что хочу, чтобы она занялась с моим кузеном тем же, чем
занималась со мной.
— А вот эта красивая девушка, — продолжал я,
указывая на Анриетту, — будет платой за ваше послушание, поэтому сами
можете понять, насколько огорчит меня ваш отказ.
— Однако, друг мой, — обратилась Анриетта к своему
брату, — вы не говорили мне об этом соглашении, если бы я знала, ни за что
не пришла бы сюда.
— Оставь, Анриетта, перестань разыгрывать из себя
девственницу! — усмехнулся Александр. — Какая разница между мной и
моим кузеном? И почему ты затрудняешься дать ему то, что получал я?
— Не будем уговаривать этих девиц, — сказал я,
развязывая шнурок, поддерживающий юбки Софии, — возьми мою сестру из моих
рук, отдай мне свою, и давай займемся удовольствиями.
Из глаз наших девушек брызнули слезы; они подошли друг к
другу и обнялись, но мы с Александром уверили их, что душещипательные сцены
здесь ни к чему, что надо проливать не слезы, а сперму, мигом разделись и
передали друг другу своих сестер. О Боже, как прекрасна была Анриетта! Какая
кожа! Какой румянец! Какие восхитительные пропорции! Я больше не представлял
себе, как можно возбудиться при виде Софии, после того, как увидел свою кузину,
словом, я был в экстазе; конечно, и Александр был не меньше восхищен, оглядывая
прелести моей сестры: он жадно тискал и целовал все ее тело, а бедная София,
бросая на меня взор влажных глаз, казалось, упрекает меня в коварстве. Анриетта
чувствовала себя так же: было очевидно, что эти два очаровательных создания
слушали только голос удовольствия, отдаваясь своим любовникам, но невинность
одержала в них победу над проституцией, к которой их принуждали.
