Я был весьма доволен и искусно скрывал эту двойную интригу
целый год, и в продолжении этого периода не было дня без того, чтобы мы вновь
не праздновали подобные жертвоприношения. Наконец появилось отвращение, и с
ним, как это обычно всегда у меня бывает, пришло желание дать волю своему
коварству. Я не имел иного средства удовлетворить эту прихоть своего жестокого
воображения, кроме как объявить господину де Мольдану о тайных занятиях его
детей. Я предвидел всю опасность такого шага, но был уверен, что моя голова,
богатая на злодейские выдумки, предоставит мне разнообразные возможности
одержать победу. Я предупредил Мольдана; о Боже, каково было мое удивление,
когда я вместо гнева увидел на его лице улыбку!
— Друг мой, — сказал мне мошенник, — я
философски отношусь к таким забавам; будь уверен, что если бы я был так строг в
морали, каким ты меня считаешь, я бы навел о тебе более подробные справки, и
тогда уже по причине твоего возраста ты не получил бы места, на которое
претендовал. А теперь, Жером, — продолжал Мольдан, увлекая меня в кабинет,
украшенный со всей роскошью, какую только может позволить себе
сладострастие, — позволь показать тебе образчик моих нравов.
Говоря это, распутник расстегнул мне панталоны и, взявшись
одной рукой за мой член, другой за мое седалище, добрый папаша двух моих
воспитанников скоро убедил меня в том, что не ему должен был я жаловаться на
безнравственное поведение его детей.
— Стало быть, друг мой, ты видел, как они
сношаются, — продолжал Мольдан, вставляя свой язык в мой рот, — и это
зрелище привело тебя в ужас? Хорошо, тогда я клянусь, что мне оно внушило бы
совсем иное чувство. Чтобы доказать тебе это, прошу тебя поскорее дать мне
возможность полюбоваться этим чудесным спектаклем. А пока, Жером, я покажу тебе
самым наглядным образом, что мое распутство не уступает распутству моих чад.
И любезный советник, склонив меня на диван, долго
рассматривал мой зад, страстно лобзал его и наконец с силой вошел в меня,
— Настал твой черед, Жером, — сказал он,
закончив, — вот мой зад, займись же им.
Я быстро исполнил его желание, и развратник, завершая сцену,
велел мне предоставить детям всю свободу, какую они пожелают, чтобы они могли
выполнить планы, которые имеет на их счет природа.
— Было бы жестоко мешать им, — добавил он, —
а мы с тобой неспособны на жестокость, тем более, что они никому не причиняют
зла.
— Однако, — возразил я этому странному
господину, — если бы я имел подобную склонность к распутству, неужели вы
простили бы мне это?
— Не сомневайся! — сказал мне Мольдан. — Я бы
потребовал от тебя только доверия. Признаюсь даже, что я полагал твою связь с
моими детьми свершившимся фактом и огорчен, что резкость твоих жалоб
свидетельствует об обратном. Оставь свой педантизм, мой милый, в тебе есть
темперамент, я вижу это, займись утехами вместе с моими детьми и завтра же
сделай так, чтобы я застал их вместе.
Я удовлетворил желание Мольдана: подвел его к щели, которую
проделал для себя, сказав, что это сделано для него, и негодяй прильнул к ней,
предоставив в мое распоряжение свою задницу. Сцена была восхитительна, она уже
настолько разожгла его воображение, что либертен извергнулся два раза кряду.
— Я не видел ничего столь прекрасного, — заявил
он, отходя от щели, — я больше не могу совладать с собой, поэтому
немедленно должен насладиться этими чудными детками. Предупреди их, Жером, что
завтра я хочу развлекаться вместе с ними, и мы вчетвером получим ни с чем не
сравнимое удовольствие.
— По правде говоря, — сказал я, разыгрывая
осторожность, которую счел уместной в данных обстоятельствах, — я никогда
не думал, что учитель ваших детей получит от вас поручение развращать их.
— Вот как плохо ты понял значение слова «мораль».
Истинная мораль, мой друг, неотделима от природы; именно в природе заключен
единственный принцип всех моральных заповедей, а коль скоро она сама внушает
нам все наши беспутства, ни в одном из них нет ничего аморального. Если на
свете и есть существа, чьими прелестями я хотел бы насладиться особенно, так
это те, которые обязаны мне жизнью.
— Ладно, сударь, — сказал я, круто изменив свои
планы и не отказываясь от скорого отмщения, а лишь стараясь растянуть это
удовольствие, — завтра ваше желание будет исполнено: я предупрежу ваших
детей, и мы оба в их объятиях позволим себе все самые пикантные излишества,
какие есть в распутстве.
Я сдержал слово. Сюльпис и Жозефина, хотя и были несколько
удивлены моим сообщением, тем не менее обещали отнестись со всей
благосклонностью к фантазиям своего папаши и сохранить в самом глубоком секрете
то, что между нами произошло. И вот прекраснейший из дней осветил самую
сладострастную из всех сцен.
Ее местом стал роскошный кабинет, в котором я уже был с
Мольданом; обслуживать предстоявшую вакханалию должна была очаровательная
гувернантка восемнадцати лет, три недели назад приставленная к Жозефине и, как
мне показалось, пользовавшаяся особым доверием и расположением Мольдана.
— Она не будет лишней, — сказал мне
советник, — ты видишь, как она прекрасна и, поверь мне, она не менее того
распутна. Погляди, — продолжал Мольдан, загоняя Викторию сзади, —
погляди, друг мой, можно ли найти более очаровательную жопку!
— Она действительно хороша, — признал я, разминая
ее, — но льщу себя надеждой, что увидев аналогичные предметы ваших
прелестных детей, вряд ли вы отдадите ей предпочтение.
— Вполне возможно, — отвечал Мольдан, —
однако хочу признаться тебе, что на данный момент мне нравится именно эта.
И он от всей души несколько минут обнюхивал и облизывал ее.
— Пойди, Жером, — сказал он наконец, — пойди
за нашими жертвами и приведи их сюда голенькими. Следуй за Жеромом, Виктория,
ты подготовишь для них соответствующие туалеты, а я тем временем проникнусь
похотливыми мыслями, исполнение которых украсит наше празднество… Да, я
придумаю что-нибудь необыкновенное.
Мы с Викторией вошли к детям; они нас ждали. Газовые
накидки, ленты и цветы — вот единственные одеяния, которыми мы их прикрыли.
Виктория занималась мальчиком, я — девочкой; когда мы вернулись, Мольдан, сидя
на диване в окружении зеркал, занимался мастурбацией.
— Смотрите, сударь, — начал я, — вот
предметы, достойные вашего сластолюбия, смело пользуйтесь ими, пусть не
останется ни единой сладострастной выдумки, какую вы не употребите с ними, и
поверьте, что они очень счастливы оказаться достойными ненадолго вашего
внимания и готовы удовлетворить вас с самым полным повиновением и смирением.
Мольдан меня уже не слышал: дыхание его участилось, он
бормотал что-то и исходил похотью.
— Дайте мне хорошенько рассмотреть все это,
Жером, — сказал он мне, — а вы, Виктория, поласкайте мне член, и
пусть ваши ягодицы постоянно находятся у меня под руками.
Я начал с Сюльписа: я подвел его к отцу, и тот долго не мог
от него оторваться, целуя, гладя, обсасывая его, осыпая его член и зад нежными
и настойчивыми ласками. Следующей была Жозефина: она была принята с тем же
пылом, после чего начались сатурнами.
