Она подергала ручку, скорее делая вид, чем на самом деле собираясь выпрыгивать на ходу.
Водитель следил за ней со скептической ухмылкой, и даже в этом состоянии она не могла не заметить сходства с реакцией Андрея.
— Не стоит так нервничать, голубушка, — по-отечески ласково сказал он. — Не дай Бог, разобьетесь. Не бойтесь ничего. Считайте, что я ваш самый преданный друг и доброжелатель. Если хотите, ваш дядюшка…
— Нет у меня никакого дядюшки!
— Не было, — поправил ее господин. — А теперь нашелся. Да не дергайтесь вы так, деточка. Вы мне по делу нужны — никто вас и пальцем не тронет. Дело у нас с вами будет взаимовыгодное.
— А с чего вы взяли, что оно будет?! — вызывающе спросила девушка. Она уже немного успокоилась и сообразила, что для маньяка и насильника этот человек слишком спокоен и доброжелателен, а главное — чересчур деловит.
Вместо ответа тот бросил ей на колени тоненькую пачку моментальных фотографий, сделанных в той самой «Каффе»: Андрей целует руку Татьяне; он сидит за столиком и улыбается своей спутнице — улыбается ясно, радостно, немного восторженно. Так, как никогда не улыбался ей. Разве что — очень давно, в первые дни знакомства, когда только-только начинал за ней ухаживать. Впрочем, зачем обманывать себя? С ней он таким не был.
Марина кусала губы в ярости. Ей в принципе не нравилось то, что происходит. Ни внезапное вторжение незнакомца в ее личную жизнь — она всегда боялась «доброжелателей» и не была склонна им доверять; к тому же в жизни ей приходилось видеть всякое, и Марина точно знала, что подобные господа благотворительностью не занимаются: и это значит, он потребует что-нибудь взамен; ни, собственно, сама личная жизнь, трещавшая по швам. Хрупкое ее счастье в последние месяцы висело на волоске. Как ни проста была Мариша, но она чувствовала, что отношения с Андреем заходят в тупик. И дело идет вовсе не к свадьбе, а к разлуке. Но упускать без боя жениха она не собиралась.
Однако благородное негодование изобразить все-таки следует. И она швырнула фотографии своему неслучайному, как выяснилось, попутчику.
— Итак, вы считаете, что это пустяк и ничего не значит? — спросил он, буравя ее взглядом карих пронзительных глаз.
— Нет, не считаю, — ответила она храбро. — Но очень бы хотела знать, что все это значит.
— Тогда давайте оставим эмоции и страхи о маньяках, насильниках, шантажистах и вымогателях — это все у вас просто на лбу написано бегущей строкой; и поговорим как взрослые люди, у которых есть общий интерес, — деловито предложил господин. — Можете называть меня Вадим Григорьевич. Или, если хотите, дядя Вадик.
* * *
Татьяна вошла в просторную прихожую, сгрузила многочисленные сумки и пакеты на кожаный диванчик и крикнула в недра квартиры:
— Ба! Я уже пришла! Распакуй, пожалуйста, пакеты. Белого «Напареули» не было. Схватила, что под руку попало.
— И что попало под руку? — спросил женский мелодичный голос, который мог принадлежать светской львице, хозяйке салона или вдовствующей императрице, такие у него оказались модуляции и тембр. Голос был молодой, звучный, сильный.
— «Сотерн», 1974 года, а тогда был очень неплохой урожай.
— К рыбе я его не подам, — откликнулся голос. — Но вино прекрасное.
— Кто бы спорил. Я предусмотрительно купила «Рокфор» и пару веточек винограда.
Татьяна отворила дверь в комнату, оформленную в бледно-голубых и бледно-розовых тонах; с ореховым трельяжем старинной работы, стоявшим у широкой кровати, — на нем выстроилась целая батарея хрустальных и фарфоровых баночек, коробочек и флаконов; чудным секретером из карельской березы и большим, причудливым стеллажом, заполненным всякими безделушками. В углу размещался большой рабочий стол, тоже старинный, дубовый. Комната утопала в пышной зелени и оттого походила на будуар, рабочий кабинет и зимний сад одновременно.
Тут она сбросила давешний наряд, спрятала браслеты и серьги в одну шкатулку, кольца — в другую. Затем выскочила в коридор в кружевном черном боди, придирчиво окинула взглядом свою фигуру в большом настенном зеркале в ореховой раме и, по-видимому, осталась увиденным довольна. Фигура у нее была, как у юной девушки — стройная, подтянутая; грудь по-девичьи высокая; а ноги длинные, стройные, с тонкими точеными щиколотками.
Открыв дверцы, за которыми оказались целая гардеробная с бесчисленным количеством разнообразных нарядов, висевших на плечиках, полки с обувными коробками и шляпными картонками, она на секунду задумалась, выбирая костюм. Выбор пал на светло-зеленый брючный ансамбль с жилетом и галстуком штучной ручной работы — тоже светло-зеленым, с большой черепахой.
Из коричневой коробки она добыла туфли крокодиловой кожи темно-зеленого благородного оттенка, всунула ногу, потопала несколько раз каблучком и крикнула снова:
— Ба! Достань, пожалуйста, из шкафа мой зеленый ридикюльчик! И принеси одиннадцатый лак и помаду — я накрашусь и заодно потрепемся.
— Ты что, собираешься надевать костюм от Балансиага? — отозвался голос.
— Уже, уже, уже… У меня не то деловая встреча, не то любовное свидание. Нужно быть, в принципе, готовой ко всему.
— Тогда при чем тут бронзовая помада?
— А что?
— Изволь перестать суетиться и подумай хорошенько, — посоветовал голос. — Пошли на кухню — ты сделаешь свежий маникюр, а я поставлю кофе, и побеседуем. «Служенье красоте не терпит суеты». Нет? Рассказывай. Что новенького?
На кухне было так же нарядно и уютно, как и во всей квартире. Повсюду царила безупречная чистота. Кухня была обставлена в старинном стиле, и оттого на ней уместно смотрелись и белая хрустящая скатерть, и столовое серебро, и высокие хрустальные бокалы. Стол накрыт для двоих. Легкие закуски из морепродуктов, бутерброды с паюсной икрой, откупоренная бутылка белого вина, ваза с салатом.
— О! — обрадовалась Татьяна, облизываясь на салат. — «Марсель», какая вкуснотища! Я схвачу пару ложек?
И она нежно прижалась щекой к щеке царственной дамы, седой, в летах, но все еще очень красивой. Дама напоминала Екатерину Великую и вполне соответствовала своему голосу.
— Сядь, поешь спокойно. Не торопись, и тогда всюду успеешь. Рассказывай, что в мире новенького? А я пока кофе сварю.
— М-м-м, — взмахнула Тото вилкой. Вилка, кстати, тоже была примечательная — с ручкой в виде рыбьей головы и большим жемчужным глазом. — Ты кулинарный гений! Ба! Если бы ты знала, какое чудо я сегодня встретила! Такой очаровательный молодой человек! Возможно, я даже влюблюсь в него. — И, глотнув вина, уточнила: — А какой тогда маникюр сделать? И какую помаду?
— И три месяца будешь любить его вечно, — прокомментировала бабушка. — Очень молодой?
— Года двадцать три. Ну, двадцать пять. Но глаза! Но форма черепа! Нос благородной лепки… Маленькие точеные кисти рук и ступни. А стать, как будто вышел из предания о Сегри и Абенсеррахах
[1]
. Порода.
