— Я имею право знать хоть что-то про твой четвертый сон? — спросила Тото, и стало ясно, что она не в первый и не во второй раз в жизни поднимает этот вопрос.
— А сегодняшний тебя не интересует? — хмыкнула Нита.
— Очень интересует. Я знаю цену твоим снам. Но эта привычка все скрывать — она меня угнетает. Все не тридцать седьмой на дворе. Ты же сама учила, что нехватка информации приводит к искажению действительности. К ошибкам. К гибели. К краху.
— Говорила. Если бы ты точно так же помнила, куда кладешь счета за телефон… — заворчала бабушка недовольно.
— Нечестно. Я покажу вам какую-нибудь карточку, желтую или розовую, или не дам коньяка.
— Тоже мне подумаешь, агицын паровоз — этот ваш четвертый сон! — воскликнула Нита. — Сон как сон! Вещий более-менее. Сбылся, все минуло и быльем поросло. Что о нем говорить?
— Я должна знать, что там у вас произошло больше полувека назад.
— Какое это сейчас имеет значение? — Она потерла великолепный свой лоб изящной рукой, словно отгоняла наваждение; и камень сверкнул огнями в свете лампы. — Он приснился мне за три дня до того, как все случилось, — начала она внезапно, сухим и отстраненным голосом. — Я шла по пустому городу, Голубому городу, в который я попадаю каждый свой сон. Я шла по изогнутому мостику с резными перилами, над рекой, закованной в каменные стены, и под мостом кружили огромные красно-золотые карпы. Навстречу мне — цыганка… Вот эта самая — красавица в золотисто-рыжей юбке. Я еще до сих пор помню, как звенели ее украшения. Три тяжелых золотых браслета на левой руке. — Тут Татьяна уставилась на бабушку огромными блестящими глазами, но та изумления внучки не заметила, погрузившись в воспоминания. — И она сказала мне: Нита, слушай, три дня спустя Влад придет с юга. А я хотела спросить: как с юга, ведь там уже немцы?
— В каком году это было? — тихо, чтобы не спугнуть рассказчицу, не сбить ее с мысли, спросила Тото.
— В сорок первом.
Нита налила себе ударную дозу коньяка и выпила легко, не морщась, как колодезную воду. Закурила новую сигарету.
— Через три дня он действительно пришел. Когда все наши солдаты пытались выйти из окружения и пробивались к своим, он убил немца, забрал его документы и вернулся назад. Он в совершенстве владел немецким и каким-то образом сумел обвести вокруг пальца всех, кого было нужно. Уж не знаю, как он выпытал у того офицера необходимые подробности. И знать не хочу. Он пришел с юга, в сверкающих сапогах, в безупречной черной с серебром форме и с черной повязкой на правом глазу. Я его даже не узнала сперва, думала, что меня пришли арестовывать, и только изумилась, за что мне такая особая честь. Он даже не сказал мне, где и когда его ранили. Для него это были такие мелочи. Он забрал меня из Киева и вывез далеко, в деревню, не важно в какую. И там я благополучно пережила оккупацию и встретила наших.
— А Влад?
— Ушел так же внезапно, как и появился. Ушел на войну, и я подозреваю — как бы кощунственно это ни звучало, — что там он находился в своей родной стихии. Вот это вот постоянное сверхчеловеческое напряжение было для него естественным и даже необходимым. Ему бы родиться во времена своего валахского кузена, там бы он развернулся…
— Иногда мне кажется, что никто не любил тебя так же сильно, как он, — вздохнула Татьяна. — И я просто диву даюсь, что ты оставила его.
— Я иногда и сама удивляюсь. Все в руце Божьей.
— В которого ты не веришь? — лукаво улыбнулась внучка. — Скажи, а кого ты любила больше — Влада или Лёсю?
Нита на секунду задумалась, и легкое облачко печали затуманило ее взгляд.
— Неверный вопрос. Это как про двоих сыновей спрашивать, кого больше любишь, старшего или младшего. С рождением сына рождается любовь. — Она пожала плечами, улыбнулась немного виновато. — Много лет казалось, что Лёсю, и я ни минуты не жалею, что вышла за него замуж, но иногда, особенно в последнее время, я просыпаюсь оттого, что мне пусто и больно внутри. И я с ужасом понимаю, что это боль и тоска не по твоему деду, а по Владу — безумному, хищному, жестокому, страстному. Единственному мужчине, который умел так любить и так ненавидеть.
— А сегодня что снилось?
— Опять тот же мостик, только горят фонари и юбку цыганки развевает сильный ветер. Облетает вишневый цвет, будто засыпает нас розовым снегом. И она мне говорит: береги самое ценное. Он еще вернется на беду тем, кого ты любишь.
Признаюсь тебе, что мне стало страшно.
Потому что если и может кто вернуться с того света во имя своей любви или ненависти, так это Влад…
* * *
Михаил расстелил постель себе и раскладное кресло гостю. Андрей с кряхтеньем устроился под пушистым серо-голубым пледом и блаженно вытянулся. Мишка обстоятельно накапал себе рюмочку «Бехеровки» для хорошего сна и спокойных нервов и заметил как бы про себя:
— Эх! Вот это если бы меня ждала дома такая девчонка, чего бы я бока пролеживал на чужом неудобном кресле?
— Еще добавь — под однообразное брюзжание старого друга, — буркнул Трояновский из-под пледа. — А это будет похуже квалифицированного комара. Я уже наизусть все выучил; ты не меня воспитывай, а думай давай. Только мне успокоительного накапай.
— Чего думать, — устало молвил полусонный Миха, — тут трясти надо.
— Оригинально.
— Сам сказал — Маришка врет, — насупился Миха. — Вот я и советую, чтобы ты ее расспросил. Только без твоих этих любимых фиглей-миглей про Толстоевского и Пушкинда, когда человеку уже дурно становится, а нормально. Словарный запас в двести простых слов — тоже иногда бывает полезно. Не дави девку своим умищем, и она будет поспокойней. Заговорит по существу.
Андрей не вынес этого поучительного тона, вылез из теплого и уютного гнездышка, которое с таким вкусом только что себе соорудил, уселся, обхватив руками колени.
— Меня интересует, во что она впуталась.
— Может, и ни во что… — сказал Мишка, передавая ему рюмку с божественной жидкостью. — Доказательств нет. А ну действительно взяла фотоаппарат у подружки да пощелкала тебя сгоряча?
— Чем черт не шутит, когда Бог спит. Только слабо мне в это верится. Когда она успела его взять? Мы с тобой ее оставили на Крещатике и часа в два уложились, откуда она вынырнула? Она же мне в «Каффу» позвонила прямо снизу. Нет, не сходится. Ничего не сходится. Ни по времени, ни по логике событий.
— Какая у Маришки может быть логика? — с некоторой уже тревогой спросил бессменный партнер и заместитель. — А? Спи уж, Шерлок Холмс. Ты тоже хорош: нервы девчонке натрепал? Натрепал. Голову потерял? Потерял. И теперь хочешь, чтобы все рядком да ладком. Так не бывает.
— Миха! — завопил Трояновский. — Мы чинно отходим ко сну или снова слушаем лекцию о моем отвратительном поведении?
— С чего это ты вдруг спать захотел? — укорил друга Михаил. — Когда о Маришке говорили, то все было в полном порядке.
