Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - И на тысячу больше аргументов
подтверждает это, Эжени, если мать ещё жива. Если есть на земле мать, которую
надо ненавидеть, так это, безусловно твоя! Суеверная, набожная, строптивая,
сварливая... а какая страшная ханжа! Держу пари, что эта дура никогда не
изменила мужу. Ах, моя дорогая, как я презираю добродетельных женщин!.. Но мы
ещё вернёмся к этому.
ДОЛЬМАНСЕ. - А теперь не будет ли уместным, если Эжени, под
моим руководством, научится отплачивать вам той же монетой. Я думаю, пусть она
подрочит вас передо мной.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Я приветствую ваше предложение. А пока
она меня дрочит, вы, Дольмансе, уж конечно, будете наслаждаться видом моей
жопы?
ДОЛЬМАНСЕ. - Неужели вы способны сомневаться, мадам, в
удовольствии, с которым я воздам ей нежнейшие почести?
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ, подставляя ему ягодицы. - Так, значит, вы
находите меня подходящей?
ДОЛЬМАНСЕ. - Необыкновенно! Я не смогу найти лучше способа
оказать вам все те услуги, которые пришлись так по вкусу Эжени. А теперь, моя
маленькая тигрица, расположитесь на мгновенье между ног вашей подруги и своим
прелестным язычком поласкайте её так, как она только что ласкала вас.
Господи!
В этой позе я смогу распоряжаться обеими вашими жопами: я
буду ласкать - у Эжени и сосать - у её прекрасной подруги. Так...
восхитительно... В каком дивном согласии мы все находимся!
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ, млея. - О Боже, я умираю... Дольмансе, как
прекрасно держать ваш хуй, когда я кончаю!.. Я хочу, утонуть в его малафье,
дрочите его!
Сосите меня! О, божественная ебля! Ах, как я люблю
притворяться блядью, когда мой сок течёт вот так!.. Всё, больше не могу... Вы
оба меня изничтожили...
В жизни не испытывала столько наслаждения.
ЭЖЕНИ. - Я так рада быть тому причиной! Но ты только что
произнесла ещё одно незнакомое слово. Что означает выражение блядь? Прости, но
я ведь нахожусь здесь, чтобы учиться.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Так, моя милая, называют общедоступных
жертв мужского разврата, всегда готовых покоряться, либо следуя своему
темпераменту, либо ради выгоды. Счастливые и достойные уважения особы, которых
клеймит общество, но которых венчает вольность, и которые значительно более
необходимы обществу, коему они изо всех сил служат, чем ханжи - эти женщины
жертвуют уважением, в котором столь несправедливо им отказывает общество.
Да здравствуют те, в чьих глазах этот титул является
почётным! Эти поистине милые женщины являются единственными настоящими философами!
Что касается меня, дорогая, вот уже двенадцать лет, как я тружусь, чтобы
заслужить эти лавры. И я уверяю тебя, что если я не работаю блядью, то всегда
представляюсь ею. Скажу больше, я обожаю, когда меня так называют во время ебли
- это оскорбление лишь воспаляет моё воображение.
ЭЖЕНИ. - Моя милая, я думаю, что тоже не огорчилась, если бы
меня звали блядью, хотя, надо признаться, что я ещё не заслужила этот титул. Но
разве добродетель не порицает подобный проступок? Разве она не корит нас за
такое поведение?
ДОЛЬМАНСЕ. - Ах, покончите с добродетелями, Эжени! Принося
жертвы псевдобожествам, найдём ли мы среди них хотя бы одну, что стоит
мгновения удовольствия, которое мы вкушаем, гневя добродетель? Полно, моя
сладкая, добродетель - всего лишь химера, чей культ состоит исключительно из
непрестанных умерщвлений плоти, из бесчисленных бунтов против внушений
темперамента. Разве могут быть естественными такие побуждения? Станет ли
Природа устремлять наши желания на то, что её оскорбляет? Эжени, не позволяйте
дурачить себя женщинам, которые зовутся добродетельными. Их страсти не похожи
на наши, но тем не менее находятся под их влиянием и зачастую даже более
презренны... Честолюбие, гордость, личные интересы, а чаще всего лишь
чувственная немощь владеют ими, и как правило, это просто вопрос телесной
онемелости, безразличия - это существа без желаний. Я спрашиваю, обязаны ли мы
уважать их? Ни в коем случае. Добродетельные женщины руководствуются в
поступках или в своём бездействии исключительно себялюбием. А раз так, то разве
лучше, мудрее, справедливее приносить жертвы эгоизму, нежели своим страстям?
Что касается меня, то я считаю, что страсти представляют собой значительно
большую ценность, и тот, кто прислушивается только к их голосу, без всякого
соменения, мудрее ведь это единственный голос Природы, а всё остальное - лишь
глупость и предрассудок. Одна капля малафьи, упавшая с этого члена, Эжени, куда
драгоценнее для меня, чем самые возвышенные деяния добродетели, которую я
презираю.
ЭЖЕНИ - (Во время этих рассуждений спокойствие до некоторой
степени восстанавливается женщины, облачившись в свои сорочки, полулежат на
канапе Дольмансе сидит рядом в большом кресле.) Но существуют различные
добродетели. Что вы думаете, например, о набожности?
ДОЛЬМАНСЕ. - Что может значить эта добродетель для
неверующего? Да и кто способен иметь религиозные убеждения? Давайте же
исследуем всё по порядку, Эжени. Не называете ли вы религией договор,
связывающий человека с его Творцом, и который обязывает человека с помощью
поклонения свидетельствовать признательность за жизнь, полученную от этого
высшего создателя?
ЭЖЕНИ. - Лучшего определения дать невозможно.
ДОЛЬМАНСЕ. - Отлично! Если доказано, что человек обязан
существованием только непоколебимым планам Природы, если, стало быть, доказано,
что он такая же древность на земном шаре, как и сам шар, что человек, подобно
дубу, зерну, минералам в недрах земли, имеет единственную цель размножаться, то
тогда размножение обусловлено самим существованием земного шара, который не
обязан своим существованием кому бы то ни было. Если доказано, что этот Бог,
которого дураки считают творцом, единственным создателем всего окружающего,
есть лишь извращение человеческого разума, лишь призрак, созданный в мгновение,
когда разум заходит в тупик если доказано, что существование этого Бога
невозможно и что Природа пребывает в постоянном движении, получая от себя то,
что идиоты приписывают щедрости Бога если предположить, что есть это вялое
существо, то оно было бы, конечно, самым смехотворным из всех существ,
поскольку оно оказалось бы полезным только один раз, и потом миллионы столетий
находилось бы в презренном бездействии и неподвижности. Если предположить, что
оно существовало, как нам описывают религии, то оно было бы наигнуснейшим
существом, поскольку это был бы Бог, допускающий зло на земле, тогда как его
всемогущество могло бы его предотвратить. Если, говорю я, это было бы доказано,
а, безусловно, всё так и есть на самом деле - будете ли вы, Эжени, верить, что
набожность, которая связывает человека с этим глупым, никчёмным, жестоким и
презренным Творцом, является столь необходимой добродетелью?
ЭЖЕНИ, (госпоже де Сент-Анж). - Вот оно что! Вы хотите
сказать, дорогая подруга, что существование Бога это - иллюзия?
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Вне всякого сомнения, самая прискорбная.
ДОЛЬМАНСЕ. - Чтобы уверовать в неё, нужно прежде потерять
рассудок. Плод ужаса одних и слабости других, этот гнусный фантом, Эжени,
бесполезен земному устройству, и он неминуемо навредил бы ему, потому что Божья
воля должна быть справедливой, и она никогда не смогла бы сочетаться с
несправедливостью, присущей законам Природы. Он должен был бы постоянно
утверждать добро, тогда как Природа должна его желать лишь для компенсации зла,
которое служит её законам. Также было бы необходимо, чтобы Бог непрестанно
оказывал своё влияние, и Природа, один из законов которой постоянное действие,
стала бы конкурировать с Богом и оказалась бы с ним в вечном противоречии. Но
мне могут ответить, что Бог и Природа едины. Это абсурд. Вещь созданная не
может быть равной существу, её создавшему.
