– А чья подпись? – спросил Жак, с любопытством заглядывая через плечо отца.
Тот пригляделся:
– Жермен Фузилье. Мне приходилось встречать его имя в газетах. По-моему, это весьма известный следователь. Такие люди вряд ли будут шутить…
Управляющий еще раз перечитал письмо, сложил его и повернулся к почтальону:
– Большое спасибо, дорогой Милло. Не хотите ли стаканчик вина?
– Еще бы! – ухмыльнулся служащий. – Я еще никогда от этого не отказывался.
– Вот и хорошо. Зайдите тогда в дом, а я пока составлю текст телеграммы. Жак вас угостит. А на обратном пути вы отправите мой ответ.
В то время, как почтальон с удовольствием потягивал вино, Доллон писал:
"Уважаемому господину Фузилье, следователю, Париж, Дворец Правосудия.
Выезжаю из Верьера завтра вечером, двенадцатого ноября, поездом девятнадцать двадцать. Прибуду в Париж в пять утра. Телеграфируйте о времени нашей встречи по адресу: Париж, отель Франс-Буржуа, сто пятьдесят два, улица Дю Бак. Доллон".
Подписавшись, старик перечел написанное и задумчиво сказал:
– Однако, все же… Что этому следователю могло от меня понадобиться?
Глава 24
В ЗАКЛЮЧЕНИИ
Не желая тратить попусту ни секунды ежедневной прогулки, разрешенной ему администрацией, Гарн мерил широкими шагами тюремный двор. Прошло уже пять дней, как убийца лорда Белтхема, арестованный при выходе из дома своей любовницы, находился в заключении.
Нелегко было ему приспособиться к тюремным порядкам. Приступы уныния сменялись вспышками ярости, которая вскоре снова переходила в глубокую депрессию. Однако в конце концов сильная воля и твердый характер помогли Гарну справиться с собой. Постепенно он вполне привык к тому, что находится в камере предварительного заключения, и вовсе не страдал от соседства уголовников.
Первые двое суток Гарн даже имел возможность заказывать еду с воли, но, увы, это длилось ровно столько, на сколько у него хватило денег. Как только кошелек опустел, узнику пришлось целиком подчиниться тюремному режиму. И вот теперь он расхаживал по прогулочному дворику, с удовольствием разминая затекшее без движения тело.
Сзади раздалось шумное дыхание:
– Черт побери, Гарн! Вы неплохо ходите! Хотел составить вам компанию, да вот никак не могу догнать…
Узник обернулся. Он увидел человека в форме. Это был Сиженталь, надзиратель, приставленный следить за Гарном, как за особо опасным преступником. Он остановился рядом с пленником и пропыхтел:
– Да, вашей физической подготовке можно только позавидовать! Такое впечатление, что вы служили в отряде особого назначения. Когда-то в молодости мне и самому довелось повоевать…
Служитель замолчал, что-то припоминая.
– А ведь и верно! – воскликнул он. – Вы ведь были военным, не правда ли? И даже, кажется, дослужились до сержанта?
Гарн утвердительно кивнул:
– Да. В битве при Оранжевой реке.
Папаша Сиженталь, как все в тюрьме его называли, грустно вздохнул.
– А я поднялся только до капрала, – проговорил он. – Но зато могу с гордостью сказать, что служил честно, верой и правдой.
В голосе его зазвучали укоризненные нотки:
– Ну как же это возможно, Гарн? Приятный молодой человек, серьезный, умный, бывший военный… Как же вы могли совершить такое страшное преступление?!
Заключенный молча опустил глаза. Тюремщик опустил руку ему на плечо.
– Ну-ну, извините, – сказал он по-отечески. – Могу поклясться, что в этой истории не обошлось без женщины! Старый Сиженталь кое-что повидал на своем веку… Наверняка вы это сделали на почве ревности, в припадке безумия, разве не так?
Гарн с искренним видом пожал плечами:
– Да что вы, мсье Сиженталь, какая женщина… Вспышка ярости была, это верно. Но только из-за денег. Я залез украсть их, а мне помешали.
Надзиратель воззрился на пленника с изумлением, затем лицо его помрачнело.
«Похоже, этот парень совсем пропащий», – с грустью подумал он.
Тут послышался звук гонга. Сиженталь взял заключенного за руку и резко скомандовал:
– Пошли, Гарн. Пора возвращаться.
Пленник покорно закончил прогулку и отправился вслед за охранником в свою камеру.
– Кстати, – заметил Сиженталь, когда они добрались до четвертого этажа, – я забыл вам сказать, что мы скоро расстанемся.
– Почему же? – спросил Гарн. – Меня что, переводят в другую тюрьму?
– Нет. Просто я скоро уезжаю. Можете меня поздравить – я назначен главным охранником в Пуасси. Приказ подписан позавчера, а сегодня утром пришло подтверждение. Через восемь дней я должен приступить к новым обязанностям. Так что вам недолго осталось терпеть мое общество.
Гарн с интересом посмотрел на собеседника.
– Ну и как? – спросил он. – Вы довольны этим новым назначением?
– Конечно, да, – откликнулся Сиженталь. – Я давно уже мечтал о чем-нибудь подобном и вот наконец дождался. Думаю, что там мне будет спокойнее. Ведь я уже не мальчик лазить здесь по лестницам.
Они шли по бесконечному коридору четвертого этажа. По обеим сторонам располагались камеры. Казалось, им конца не будет. Завернув за угол, они остановились перед камерой номер сто двадцать семь. Погремев ключами, охранник отомкнул дверь:
– Входите!
Заключенный подчинился. Сиженталь запер его и ушел.
Оставшись один, Гарн задумался. На допросе у следователя Фузилье он признал себя виновным в совершенном преступлении. Да, это он убил лорда Белтхема. Но что касается мотивов убийства, то Гарн продолжал настаивать (впрочем, довольно неубедительно) на том, что он собирался обокрасть свою жертву.
– Дело было так, – объяснял он. – Этот аристократ надул меня с деньгами, и я решил сам взять то, что мне принадлежало по праву. Но он застал меня как раз в тот момент, когда я залез к нему в кошелек. Мы подрались, и я в ярости ударил его ножом…
Тут размышления узника прервал голос охранника, донесшийся из коридора:
– Камера сто двадцать семь, заключенный Гарн, приготовиться! К вам прибыл адвокат.
Через несколько секунд дверь открылась, и появился молодой веселый надсмотрщик. Говорил он с гасконским акцентом. Это был сменщик Сиженталя, которому тоже было приказано следить за Гарном. Звали его Нибье.
Негромко ворча, заключенный встал и одернул куртку. Его адвокатом был знаменитый мэтр Барберу, прекрасный специалист, настоящая звезда в своем деле. Дело об убийстве лорда Белтхема показалось ему интересным, и он согласился им заняться. Однако и адвокату Гарн рассказал лишь то, что хотел рассказать. Больше всего на свете он боялся скандальных разоблачений. Чем тише, заурядней будет процесс, тем лучше.
