Некоторое время жизнь бандитов была спокойной, но потом на них внезапно обрушилось несчастье.
Бочар, прославившийся еще во времена Шалека и Лупара, только-только покинув места не столь отдаленные, вновь угодил за решетку, нарвавшись на французских таможенников на бельгийской границе.
С ним попались и трое его сообщников, и эта славная группа дожидалась теперь своей участи, отбывая предварительное заключение в тюрьме Санте. Вместе с тем, по мере того, как исчезали одни члены шайки, на их месте вырастала новая поросль.
Так, в банде появилась ценная личность, некто Нибе, который благодаря роду своих занятий, мог избавить ее участников от многих неприятностей. Профессия Нибе была в самом деле известной и почетной, поскольку он находился на государственной службе, а точнее, служил надзирателем в тюрьме предварительного заключения.
Иногда в доме Косоглазки можно было увидеть толстуху Эрнестин, проститутку из квартала Ла-Шапель, которую некоторое время подозревали в связи с полицией. Правда, эти предположения так и не получили подтверждения. Если бы она даже и хотела заложить своих дружков, то воспоминание о Кокетке, ее коллеге, старой уличной проститутке, с которой она вместе мерила тротуар на улице Гут-д'Ор и которую зарезали насмерть всего лишь за простую угрозу, заставило бы ее сто раз подумать, прежде чем решиться на предательство.
В то время как мамаша Косоглазка из глубины своего магазина с насмешливым видом наблюдала, как Дырявая Башка на видном месте укреплял мантию академика, кто-то проскользнул в лавку и поздоровался с ее хозяйкой:
— Привет, старуха!
Это пришла толстуха Эрнестин, которая, как она объяснила, вот уже более получаса бродила вокруг статуи Генриха IV, не решаясь приблизиться к магазину, не дождавшись привычного условного сигнала. Окружение мамаши Косоглазки знало, что, когда лавка находилась под наблюдением, когда существовала опасность слежки, хозяйка вешала на витрине магазина какую-нибудь старую одежду; но если путь, как говорили в банде, был свободен, если в окрестностях не было никаких подозрительных силуэтов полицейских, то мамаша давала сигнал сбора, представлявший собой не что иное, как старую мантию академика, порванное, латаное-перелатанное платье, без сомнения не замечаемое прохожими и иногда останавливающимися перед лавкой коллекционерами всякого рода необычного хлама, но обладающее особой ценностью для посвященных.
Эрнестин пришла к старухе очень встревоженная:
— У тебя есть новости?
На лице старухи появилось недоумение:
— Какие новости?
— Похоже, — продолжала толстуха Эрнестин, — бедный Эмиле пропахал мордой землю на своем аэроплане…
Мамаша Косоглазка опустилась на стул:
— Боже, неужто правда? Бедный мальчуган! Он ничего не сломал себе?
— Черт возьми, почем я знаю, — воскликнула Эрнестин, подняв руки к небу.
Потрясенные, женщины посмотрели друг на друга.
Славный парень, этот Эмиле! Он отошел от дел, но не оставил своих друзей, продолжая помогать им.
Три года назад некий Мимиль, один из тех, кто отказывался идти на военную службу, был арестован в Ла-Шапель, в кабачке папаши Корна «Встреча с другом», во время общей облавы и, как полагается, был сослан в Африку, в Бириби; там юноша вместо того, чтобы выделиться, как это было принято в его окружении, вызывающим поведением, наоборот, вел себя настолько примерно, что заслужил даже доверие начальства.
И, прикрываясь репутацией примерного солдата, он сумел совершить две кражи из кассы штрафного батальона, да так ловко, что не только не был задержан, но и не вызвал ни малейшего подозрения. Более того, вместо него даже осудили и расстреляли двух невиновных.
Принимая во внимание его отличное поведение, Мимиля до окончания срока службы отослали в один из полков, расквартированных в Алжире, и в этом городе, где свободного времени у него стало несравненно больше, он завел дружбу с двумя механиками, которые обслуживали самолеты.
Механика была его стихией, для этого парня взломать замок было так же просто, как свернуть сигарету.
Увлеченный новым для себя делом, Мимиль через полгода, к концу службы, сумел стать ловким летчиком и, хотя репутации первоклассного авиатора у него не было, он вполне сносно зарабатывал себе на хлеб своей новой профессией. Однако у Мимиля, ставшего к тому времени Эмиле, были более высокие запросы. Он вдруг обнаружил, что, не слишком злоупотребляя, можно без особых усилий заниматься контрабандой с помощью самолета, перелетая из одной страны в другую под предлогом установления рекордов.
Никогда таможенникам, а тем более жандармам внутри страны, не придет в голову обыскивать летательный аппарат и проверять, не набиты ли его полые трубы кружевами, не спрятаны ли в заднем или переднем отсеке предметы роскоши, либо тысячи спичек, либо фальшивые деньги.
И Мимиль время от времени объявлял, что собирается перекрыть спортивные результаты перелетов по маршруту Брюссель — Париж или, к примеру, Лондон — Кале.
Был побит рекорд или нет — его это не очень волновало, главное — беспрепятственно пересечь границу и пролететь над головами таможенников, восторженно машущих вслед самолету, набитому подлежащим к взиманию пошлины товаром на многие сотни тысяч франков.
В качестве механиков у Эмиле было двое-трое молодцов, служивших обычно связными между летчиком и шайкой контрабандистов и фальшивомонетчиков, которые собирались тайком в доме мамаши Косоглазки.
Вот почему толстуха Эрнестин, узнав об аварии, в которую попал Эмиле, была сильно встревожена. Разбился ли при посадке самолет? Благополучно ли прибыла крупная партия кружев «малин», которую ждали из Бельгии?
С некоторых пор, казалось, фортуна отвернулась от бедных жуликов, трудившихся в поте лица. Бочар и несколько его дружков сидели за решеткой. Создавалось впечатление, что за приятелями мамаши Косоглазки пристально следят… Вот и Эмиле шлепнулся на своем самолете… Да… Мамаше Косоглазке надо было обязательно выяснить, что случилось с Эмиле?
— Дырявая Башка! — крикнула она.
Из-за дверей задней части лавки показалось тупое лицо несчастного.
— Дырявая Башка, — приказала ему старуха, вкладывая в ладонь один су, — сходи живо за вечерней газетой и сразу же принеси ее мне, да не забудь о том, что я тебе сказала… Завяжи узелок на своем носовом платке, это будет тебе напоминанием.
— О, не бойся, мамаша Косоглазка! — начал божиться Дырявая Башка. — Я не забуду.
Не успела за Дырявой Башкой захлопнуться дверь, как в магазин вошел мужчина с нахмуренным лицом. Он прошел внутрь не через вход с набережной, а через заднюю часть лавки, в которую он попал через темный коридор, выходящий на улицу Арле.
Рукою он придерживал поднятый воротник, словно ему было холодно, хотя на улице стояло лето, а фуражка, надвинутая на глаза, почти полностью скрывала лицо.
