Девушка не могла продолжать, рыдания душили ее, тело ее мелко-мелко вздрагивало.
Жером Фандор подошел к ней и тихим нежным голосом, испытывая большую симпатию и огромную жалость к этой несчастной девушке, под чье очарование он попал, попытался успокоить ее, отвлечь от мрачных мыслей:
— Ну, мадемуазель, успокойтесь же. Я обещал вам помочь, я сделаю это, будьте уверены. Но для этого мне нужно узнать немного о вас. Кто вы, ваша семья, ваш брат, кто ваши знакомые, друзья и враги. Очень важно, чтобы я вошел в вашу жизнь не как судья, а как товарищ, которого интересует все, что волнует вас. Доверьтесь мне! Если вы мне расскажете о себе, то, может быть, тогда общими усилиями мы сможем приоткрыть тайну, которая до сих пор остается нераскрытой.
По мягкой и искренней интонации, с которой говорил молодой человек, мадемуазель Доллон поняла, что он говорит правду.
Этой бедной одинокой девочке необходимо было облегчить душу перед тем, кто выказал бы по отношению к ней хоть каплю участия.
Очень быстро, совсем не по порядку, но все-таки доходчиво девушка обрисовала журналисту главные вехи своей, довольно простой, жизни, какую она вела подле брата, которого она боготворила.
Она рассказала о своем детстве, не подозревая, что Жером Фандор — он же Шарль Рамбер — когда-то в детстве играл вместе с ней.
Она в нескольких словах упомянула об убийстве маркизы де Лангрюн — это был такой же трагический эпизод в ее жизни, как и ужасная смерть отца, старого управляющего Доллона, который, перейдя от маркизы на службу к баронессе де Вибре, также стал жертвой преступления.
Она рассказала, как Жак Доллон и она, оставшись сиротами, переехали в Париж, имея при себе лишь небольшие сбережения, накопленные отцом.
Элизабет работала портнихой, Жак занимался искусством.
Постепенно молодой человек, благодаря трудолюбию и таланту, выбрался из нужды, а его сестра оставила мастерскую и переехала жить к нему. Жак Доллон, создав себе с тех пор определенную репутацию в обществе, достиг успехов в творчестве. Молодым людям виделась впереди спокойная жизнь, в которой у них больше не будет ни нищеты, ни лишений.
У них появились знакомства, ими стали интересоваться влиятельные люди…
Жером Фандор прервал девушку:
— Все это время вы оставались в хороших отношениях с баронессой де Вибре?
Глаза девушки сверкнули.
— Об этой несчастной баронессе и моем брате, — ответила она, — было написано столько гадкого. Газеты, выходившие в эти дни, представляли ее как эксцентричную, неуравновешенную особу. Но это еще не самое страшное, вы сами знаете. Утверждали также, что между нею и моим братом существовала… интимная связь, о, мне даже противно произносить это; все это ложь, сплошная ложь. Разумеется, баронесса де Вибре, человек очень, очень образованный, проявляла интерес к художникам вообще и к Жаку в частности, но эта дружба имеет старые корни, ее семья и наша были связаны, как я вам уже только что сказала, с давних пор… После смерти моего бедного отца баронесса де Вибре никогда не переставала заботиться о нас. К ужасному несчастью, которое постигло меня, когда я потеряла брата, для меня добавилась и смерть покончившей с собой баронессы, которую я так любила…
Жером Фандор старался не пропустить ни одного слова из рассказа девушки…
Он уточнил:
— Вы только что сказали «покончила с собой», мадемуазель. Означает ли это, что вы, как и все, считаете, что ваша покровительница добровольно ушла из жизни?..
Элизабет Доллон, подумав секунду, ответила:
— Она сама написала об этом, месье… Оснований не верить этому нет, однако…
— Однако что?..
Девушка поднесла руку ко лбу, словно размышляла о чем-то:
— Однако, месье, чем больше я думаю об этом, тем более странной мне кажется эта смерть. У баронессы де Вибре был не тот характер, чтобы она могла покончить с собой, даже если бы она была несчастна или разорена. Я часто слышала, как она рассказывала о своих финансовых проблемах и удачах, она даже отпускала шуточки по поводу упреков, которые делали ей ее банкиры Барбе и Нантей из-за того, что она слишком азартна в игре. Она, в самом деле, была страстным игроком, она играла на скачках, на бирже, обожала заключать пари.
— Барбе — Нантей? Это не тот крупный банк, что находится на площади Троицы? Вы знакомы с ними, мадемуазель?
— Немного. Мне случалось несколько раз встречать г-на Барбе и г-на Нантея в доме баронессы де Вибре, которая приглашала нас на небольшие приемы. Мой брат пару раз прибегал к их советам, чтобы в дело вложить свои скромные сбережения. Да, они еще помогли продать брату его произведения из керамики одному из своих друзей, господину Томери…
Молодой человек поинтересовался:
— У вас широкие связи в Париже?
— Мы вели с братом очень простую жизнь. Кроме баронессы у нас нет больше друзей, за исключением, может быть, г-жи Бурра, очень славной женщины, вдовы инспектора мэрии Парижа. Она содержит небольшой семейный пансион в Отёй, на улице Раффэ, кстати, в настоящий момент, я как раз остановилась у нее, так как у меня не хватает мужества вновь поселиться в коттедже в квартале Норвен. Слишком много жутких воспоминаний оставил этот дом. Отныне одинокая в этом грустном мире, я была счастлива обрести у г-жи Бурра сердечный прием и покой.
Журналист терпеливо продолжал выпытывать у мадемуазель Доллон сведения, касающиеся ее семьи.
— Вернемся, однако, — сказал, немного задумавшись, Фандор, — к вашему злосчастному дому, мадемуазель. Расскажите мне о ваших соседях, с кем из них вы поддерживали отношения?
Девушка задумалась.
— Вы правильно сказали: «поддерживали отношения», так как настоящих друзей среди жителей квартала у нас не было. Большинство из них рабочие или ученики художников. Правда, мы довольно часто встречались с одним добрым соседом, голландцем, по фамилии Ван Герен. Он занимается тем, что делает аккордеоны и живет в доме напротив со своими шестерыми детьми. Бедняга уже давно овдовел. Еще есть г-н Луи, гравер, он иногда приходил к нам на чай со своей женой, которая служит на почте. Вот и все наши знакомства в квартале.
Девушка замолчала.
Жером Фандор спрашивал себя, кто из окружения семьи Доллон мог бы быть заинтересован в исчезновении несчастного художника-керамиста, который был не так уж богат, чтобы вызывать зависть соседей.
Журналист неожиданно спросил, словно вспомнив о чем-то:
— Скажите, мадемуазель, когда вы, возвратившись из Швейцарии, вошли в мастерскую вашего брата, где произошла трагедия, вы не заметили там ничего необычного или чего-нибудь такого, что вас удивило бы или насторожило?
Девушка вновь задрожала при воспоминании о жутких минутах, которые она совсем недавно пережила.
Она и сейчас видела перед собой испуганные и любопытные взгляды кумушек, когда шла от главной улицы квартала до двери дома, испытывая при этом жестокие муки и страдания.
